Авраам Линкольн

Некоторые влиятельные историки считали предпринятое политическое турне просчётом, даже двойным. Во-первых, с точки зрения впечатления, произведённого на публику: Линкольн слишком часто избегал обострения ситуации и «позволял себе говорить о мелочах и банальностях». Во-вторых, с точки зрения безопасности будущего первого лица государства: при огромном количестве угроз расправиться с «чёрным республиканцем» осуществить хотя бы одну было гораздо легче, имея на руках детальное, с точностью до минут, расписание передвижений Линкольна по стране^{390}.

Однако рассмотрение выступлений и поведения Линкольна не вполне подтверждает такую оценку. Николаи и Хэй не заметили особого разочарования у собиравшихся пожелать новому президенту счастливого пути, а, наоборот, увидели в поведении приходивших к поезду людей «нечто вроде религиозного восторга», «беспрецедентное излияние доброжелательных чувств по отношению к будущему главе государства»^{391}. К их мнению присоединился и Норман Джудд. Он утверждал, что каковы бы ни были предубеждения против практичности предпринятого путешествия, все они испарялись при виде того, как встречают будущего президента. Для укрепления поддержки Линкольна населением поездка сослужила неоценимую службу. Того же мнения был будущий президент Джеймс Гарфилд, видевший и слышавший Линкольна в то время^{392}.

Конечно, краткие остановки в небольших городках сопровождались — если вообще сопровождались — самыми общими приветствиями (иногда поезд стоял всего минуту). Уже через день-другой Линкольн признавался Ламону, что хотя и выполнял в своей жизни немало тяжёлой работы, труднее всего оказалось произносить изо дня в день речи ни о чём^{393}. Иногда в таких случаях Линкольн отделывался занятной историей, выводя из неё неожиданную мораль: «Я знал человека, который имел большие шансы быть выдвинутым партией на хорошую должность в графстве. Чтобы поскорее добраться до места партийного собрания, он одолжил лошадь и выехал заранее. Однако лошадь едва плелась, не обращая внимания ни на шпоры, ни на кнут. В результате соискатель прибыл на место, когда собрание уже закончилось. Номинацию он не получил и, возвращая лошадь владельцу, заявил, что она ни на что не годна. „Отчего же? — возразил сосед. — Это отличная лошадь для похорон!“ — „Нет, мой друг! — последовал ответ. — Никогда не запрягай эту лошадь в катафалк!“ — „Отчего же?“ — „Оттого, что Судный день настанет до того, как она довезёт гроб до кладбища!“ Так и я, если буду останавливаться на каждой станции и произносить речь, то прибуду в Вашингтон только тогда, когда моя инаугурация закончится»^{394}.

Однако речи в больших городах и столицах штатов были вполне содержательны. Линкольн, хотя и высказывался очень дозированно, чтобы в условиях постоянно меняющейся политической ситуации не быть заранее связанным какими-либо заявлениями, внимательно следил за реакцией слушателей и прессы на те или иные положения своего будущего программного выступления 4 марта.

Речь в Индианаполисе оказалась слишком воинственной: «Сейчас любят слова „принуждение“ и „вторжение“. Давайте попробуем разобраться: что люди имеют в виду, когда их употребляют. Если армия двинется, например, по Южной Каролине, не спрашивая её жителей и совершая по отношению к ним враждебные действия — будет это „вторжением“? Будет „принуждением“? Конечно, будет, особенно если к жителям применят насилие. Но если федеральное правительство будет настаивать на том, чтобы, например, удерживать форты, находящиеся в его юрисдикции, или чтобы вернуть себе эти форты, кем-то захваченные? Или будет настаивать на исполнении законов Соединённых Штатов по взиманию таможенных сборов? Или хотя бы на восстановлении почтового сообщения там, где оно нарушено? Неужели сторонники Союза и это сочтут „принуждением“ и „вторжением“? Если так, то для них сохранение Союза, который они, как утверждают, так любят, носит призрачный характер. Они как больные, которые отказываются глотать крошечные пилюли гомеопата, потому что боятся подавиться. Для них Союз, если сравнить его с семейными отношениями, это не прочный законный брак, а свободная любовь, зависящая от того, что они называют „страстным влечением“». «На основании чего, — спрашивал Линкольн, касаясь отпадения Юга, — штат, население и территория которого составляют не более одной пятидесятой части всей страны, имеет право разрушать всю нацию? Где те загадочные права, по которым часть страны со своим населением вдруг становится тираном по отношению ко всем гражданам и отказывается признавать авторитет чего-то, стоящего над ней?»^{395}