Авраам Линкольн

В частном же порядке Линкольн разъяснял ситуацию примерно так, как в письме конгрессмену-республиканцу Джеймсу Хэйлу, выяснявшему возможности компромисса с покидающим Союз Югом:

«Конфиденциально.

Дорогой сэр!

Ваше письмо от 6-го числа получено. Я отвечаю на него только потому, что опасаюсь неверного истолкования моего молчания. Мы только что провели выборы, основанные на честных принципах, установленных народом. Теперь же нам заранее говорят: если мы не подчинимся тем, кого победили, правительство должно быть распущено ещё до того, как займёт свои офисы. То ли они шутят, то ли совершенно серьёзны. В любом случае, если мы подчинимся, это будет как нашим концом, так и концом всей нашей системы правления. Они будут снова и снова проделывать над нами свой эксперимент. Не пройдёт и года, как мы будем вынуждены присоединить Кубу, ибо это станет их условием сохранения Союза. Но у них есть Конституция, по которой мы живём уже 70 лет, есть акты Конгресса, которые принимали они сами, не собираясь их менять. У них никогда не было более незначительного, чем теперь, повода разрушать систему правления или вымогать компромисс. Компромисс, связанный с предоставлением новых территорий для рабовладения, невозможен.

Искренне Ваш

А. Линкольн»^{360}.

Из анализа подобных конфиденциальных писем и частных бесед вырисовывается позиция, на которой будущий президент стоял сам и которой советовал придерживаться действующим политикам-республиканцам:

рабство — зло, и его распространение должно быть прекращено;

в связи с этим невозможен никакой компромисс по отношению к распространению рабства на новых территориях страны, в том числе тех, которые только ещё могут быть присоединены^{361};

не существует никаких причин бояться того, что республиканское правительство прямо или косвенно коснётся «самобытного института» рабовладельческих штатов^{362};

ни один штат не имеет права покинуть Союз, не получив согласия других штатов («Он избегает обсуждать этот деликатный вопрос в присутствии посетителей, — пишет информированный свидетель, — но когда касается его, в его словах ясно звучит твёрдое и обоснованное неприятие права на сецессию»^{363});

если отделившиеся штаты станут захватывать общефедеральную собственность, в частности форты на границах и побережье, её нужно вернуть (в частной беседе Линкольн был куда более жёстким: «Если Бьюкенен намеревается сдать форты, его надо повесить»^{364}).

Самое важное, что мог сделать Линкольн, — подготовиться, собрать к дню инаугурации сильное правительство («мы не перепрыгнем этот ров, пока не подойдём к нему»). Он начал делать это прежде всех других дел, ещё ранним утром 7 ноября, когда шум ликующего Спрингфилда не давал уснуть.

На чистом листке бумаги Авраам набросал список будущего Кабинета. В центре написал три имени: Сьюард, Чейз, Бейтс. Три основных соперника в майской борьбе за номинацию. Три сильных союзника в президентской кампании. Три влиятельных политика, от позиции которых в будущем будет зависеть вся работа нового правительства и, конечно, президента. Линкольн сделал решительный и смелый выбор: он составлял свой Кабинет из самых значимых республиканцев, каждый из которых в душе не оставил президентских амбиций и в лучшем случае считал Линкольна лишь наиболее удачливым, «первым среди равных». Работа с такой командой была вызовом для Линкольна (недаром одна из самых известных работ о его взаимоотношениях с недавними соперниками, ставшими подчинёнными, называется «Команда конкурентов»^{365}). Выигрыш в случае успеха был двояким: лучшие политики не только обеспечивали наиболее эффективную работу всей машины государственного управления, но и не становились в оппозицию вне правительства.