Авраам Линкольн

Сьюард, потрясённый начавшимся отделением штатов, 28 декабря написал Линкольну, что как следует поразмыслив и посомневавшись (и, добавим, получив экспертное мнение Уида), пришёл к выводу, что принять пост — теперь его обязанность. Жене сенатор признался, что должен «спасать свободу и свою страну». Работу госсекретаря Сьюард начал немедленно: уже на следующий день он отправил Линкольну письмо с просьбой поскорее выбрать остальных министров, чтобы будущий Кабинет согласованно начал готовиться действовать^{368}.

Следующим в списке Линкольна шёл Салмон Чейз, лидер республиканцев Огайо, «самый радикальный из умеренных», решительный противник рабовладения^{369}. Чейза дважды избирали губернатором штата, а его абсолютная честность ценилась так высоко, что Линкольн предназначил для него должность министра финансов (вторую по значимости после госсекретаря). Более того, Линкольн сделал Чейзу тонкий комплимент, упомянув, что в случае отказа Сьюарда именно ему будет принадлежать должность госсекретаря.

Третьим в списке стоял Эдвард Бейтс, седовласый юрист из пограничного штата Миссури, человек сдержанный и неторопливый, но весьма последовательный в своих действиях. В канун чикагской конвенции Бейтс считал себя единственным достойным соперником Сьюарда в борьбе за выдвижение в президенты, но в декабре 1860-го, принимая предложенную Линкольном должность, он признался в собственном дневнике, что место генерального прокурора — это именно то, чего бы он действительно хотел^{370}.

Чтобы уравновесить Кабинет, Линкольн выбрал ещё одного представителя рабовладельческих пограничных штатов — выходца из известной семьи политиков Монтгомери Блэра (его отец был советником могучего Эндрю Джексона, одним из основателей Республиканской партии; брат стал лидером фрисойлеров в Миссури). Сам Блэр, видный юрист, вёл дела в Верховном суде США. Именно он защищал Дреда Скотта, а вместе с ним и гражданские права чернокожего населения. Блэр получил почётный пост генерального почтмейстера.

Новую Англию представлял в Кабинете Гидеон Уэллс из Коннектикута, некогда фрисойлер и сподвижник Ван Бурена, редактор влиятельной газеты. Уэллсу был доверен пост военно-морского министра, и все сразу заметили, что он напоминает Нептуна: тяжёлый, с большой бородой и пышным напомаженным париком. Враги называли Уэллса «старой бабкой», хотя ему не было и шестидесяти. Друзья ценили его за целеустремлённость и умение хорошо разбираться в деталях любого порученного дела. Линкольн не был хорошо знаком с Уэллсом, но доверился рекомендации своего вице-президента — и не прогадал.

Во исполнение обещания судьи Дэвиса, данного делегации штата Индиана в решающие дни чикагской конвенции, Линкольн назначил бывшего руководителя делегации Калеба Смита министром внутренних дел (в американской системе должностей занимавший этот пост ведал природными ресурсами и федеральными землями). Назначенный скорее в силу данного обещания, а не за выдающиеся качества, конгрессмен Смит был хорошим оратором с громким голосом, но как политик оставался заметен только на уровне своего штата. Пламенный сторонник единого Союза, он при этом не приветствовал идею освобождения рабов^{371}.

Труднее всего Линкольну пришлось с назначением Саймона Кэмерона из Пенсильвании. Кэмерон превратил политику в бизнес, стал преуспевающим и агрессивным дельцом, мастером закулисных игр, и поэтому имел как мощных союзников, так и влиятельных противников. Одни считали Кэмерона коррупционером, другие — честным предпринимателем, который «умеет делать деньги, но никогда их не крадёт»^{372}. В Чикаго судья Дэвис пообещал Кэмерону один из влиятельных постов, и тот, когда настал срок, попросил себе кресло министра финансов. Просители и письменные обращения как в поддержку Кэмерона, так и против него были настолько многочисленны, что Линкольн стал делать специальные записи, суммируя доводы и фиксируя «свидетелей» с обеих сторон. Это было очень похоже на судебный процесс, в котором будущий президент соединял в себе и жюри присяжных, и судью… Процесс был нелёгким, и в какой-то момент Линкольн даже просил Кэмерона отказаться от места в Кабинете, понимая, что наживает врага. Но практичность Кэмерона оказалась выше гордости: он усилил давление, в то время как его противники не смогли предоставить весомых доказательств махинаций сенатора. В конце концов, когда время на раздумья вышло и дальше откладывать решение было нельзя, стороны сошлись на должности военного министра.