Аврелия

— Но наконец, — сказал адвокат, готовясь нанести последний решительный удар, — наше совещание продолжалось слишком долго. Нужно кончить. Я резюмирую все сказанное. Итак, слушай внимательно.

Цецилий поднял на адвоката заплаканные глаза.

— Этот Парменон является для тебя прекрасным средством для того, чтобы выпутаться из затруднительного положения. Когда твоя дочь будет принадлежать ему, то и претензия жрецов будет направлена не к тебе, а к нему. Поэтому уже не ты, а Парменон обязан будет уплатить жрецам, если с их стороны будет предъявлен иск. Наконец, Парменону гораздо легче будет добиться, чтобы твоя дочь отреклась от своей веры. Что касается тебя, то после того, как ты этим актом торжественно засвидетельствуешь перед всеми, что не имеешь ничего общего с заблуждением евреев у Капенских ворот, тебя, вне всякого сомнения, оставят в покое. Вот все, что я могу тебе сказать. А затем я должен спешить на форум.

С этими словами он поднялся с места, позвал раба и сказал ему:

— Выпусти этого гражданина.

Оставшись наедине, он проговорил:

— Дело, кажется, прекрасно налаживается. Нужно будет сейчас же повидаться с Парменоном.

VI. Как отец продал в рабство свою дочь

Уже наступила ночь, когда Цецилий вернулся к себе. Где только не перебывал он в течение этого дня! Всюду он блуждал, подавленный своим несчастьем, ища и нигде не находя себе утешения, которое было так ему необходимо.

Дочь его Цецилия поджидала возвращения отца, сидя за работой недалеко от печки, где готовился для него ужин. Молодая девушка очень беспокоилась, и это было видно по выражению ее лица, отражавшего какое-то внутреннее волнение. События предшествовавшего дня, продолжительное отсутствие отца, не явившегося даже, вопреки обыкновению, в привычный час к ужину, доносы претору, префекту и жрецам, — все эти обстоятельства не предвещали ничего хорошего. Вот уже несколько дней, как она, подчиняясь требованию отца, не уходила никуда из дому и поэтому была лишена возможности видеться с дорогими ее сердцу Петрониллой, Флавией Домициллой, Евтихией и особенно Олинфом. Олинф был ее женихом; на руке у нее было его кольцо как залог счастья, которого она ожидала и которое служило для нее наилучшим утешением в те минуты, когда даже и молитва не могла облегчить страданий ее души.

Цецилия с большим беспокойством и тревогой ожидала возвращения отца. При малейшем шорохе она вздрагивала и бледнела, как будто предчувствуя приближение грозы.

Когда Цецилий вошел, она сразу по мрачному выражению его лица догадалась, что произошло что-то ужасное; в то же время она почувствовала, что ей придется собраться с силами и приготовиться к новым, еще более жестоким испытаниям. Она подняла глаза к небу, как бы ища для себя там поддержки.

— Отец мой, — сказала она, увидев, что Цецилий остается безмолвен, — не хочешь ли поужинать? Я все приготовила по твоему вкусу.

Цецилий, не говоря ни слова, сел за стол и жадно принялся есть приготовленные ему кушанья. Этот несчастный, казалось, ни на что не обращал внимания. Голод и страдание соединились заодно, чтобы его одолеть.

Затем, отодвинув от себя все, что было перед ним, он взглянул на свою дочь, и горькие слезы полились из его глаз.

Безмолвная скорбь отца и вид его слез произвели на Цецилию потрясающее впечатление. Она бросилась перед ним на колени и, обнимая его ноги, называла его самыми нежными именами. Но он оставался безмолвен и, что еще ужаснее, оттолкнул ее от себя с каким-то ужасом.

Видно было, как постепенно загорались его глаза и как черты его лица принимали какой-то зловещий оттенок.

— Цецилия, — сказал он наконец. — Ты изменила своему отцу и погубила его… Подумала ли ты о том, какую участь ты мне готовишь?

И затем, не ожидая ответа, он продолжал:

— Дочь моя! Ты должна отречься от этих жалких иудеев, отказаться от их религии и возвратиться к нашим богам!

— О отец мой, — воскликнула девушка, — опять! Ты меня не понял!

— Неужели ты этого не можешь сделать! В таком случае остается одно: я буду продан в рабство. Тебя тоже продадут. Оба мы сделаемся жертвами жрецов и Парменона.

— Но кто тебе это сказал, отец мой?

— Знаменитый юрисконсульт, законовед, с которым я сегодня совещался. Увы, это несомненно!

— Нет, это невозможно, по крайней мере в отношении тебя. Что касается меня, то, если на то будет воля Божья, я готова пострадать.

— Итак, ты отказываешься. Ты не имеешь никакого сострадания ко мне.

— Отец, не требуй от меня того, что свыше моих сил. Мое сердце обливается кровью. О, если бы милосердый Господь услышал мою молитву и отвратил несчастье от тебя! Обо мне же ты не беспокойся.

— Так ты думаешь, мое дорогое дитя, — сказал Цецилий с нежностью в голосе, — что ты мне недорога и что твое несчастье не есть в то же время и мое… Дочь моя! Я уже много выстрадал и еще страдаю… Слово, одно только слово скажи… Умоляю тебя именем всех богов…

— Я не могу этого сделать, отец мой. Не призывай напрасно богов, которые не существуют. Ты требуешь невозможного.