Аврелия

— Мы всегда должны страдать, мы, христиане. Все мучения мы принимаем во славу Бога, Ему же и молимся за мучителей. Ты видишь, Вибий, что при Нероне казни христиан были обычным явлением, а эта молодая девушка только что вам доказала, сколь велика сила Духа Святого в той твердости, с которой христианами переносятся страдания… Еще не скоро люди откроют свои сердца заветам сострадания, словам любви и справедливости, которые, однако, теперь понимаются нашими братьями; а когда будут видеть смерть христиан, то трудно уже будет поверить, что презрение к смерти и отвага, с которой наши братья расстаются с жизнью, может уживаться с теми преступлениями и той жестокостью, в которых нас обвиняют… Пролитая кровь христианских мучеников является добрым семенем на ниве, откуда выходят все новые и новые христиане. Это светочи христианства! Но, — прибавил епископ, улыбаясь и обращаясь к Аврелии, — я забыл, что пришел сюда не для того, чтобы поучать, а только для того, чтобы просить свободы для этой девушки. Благодарю… Прощай, госпожа, я сообщу Флавии Домицилле о тех жемчужинах, которые я нашел в твоей душе. В тот день, когда молодая христианка будет возвращена нам, будь уверена, что твое имя будет с благодарностью повторяться всеми христианами, а я вознесу к Господу Богу самую горячую молитву.

— Учитель, — отвечала смущенная Аврелия, — я хочу, чтобы Цецилия завтра же была среди вас… Дорогой Вибий, как знаешь, а это должно быть так, как я сказала…

Вибий почтительно склонил голову и пообещал своей высокородной воспитаннице, что воля ее будет исполнена.

— Прощай, дорогой Веспасиан, — нежно сказала Аврелия, заметив, что он хочет удалиться вместе с Климентом. — Может быть, мои родственники снова захотят навестить меня?

— Все твои друзья, Аврелия, обрадуются, когда я им передам это. Теперь уже сердце твое открыто. До скорого свидания, вскоре увидимся!

Девушка с любовью посмотрела на удалявшегося жениха.

Вибий Крисп и Метелл Целер простились с Аврелией и весталкой. Аврелия позвала свою старую кормилицу и поручила ей беречь Цецилию и заботиться о ней как о самой Аврелии. Оставшись одна с подругой своего детства, в которой она видела вторую свою мать, она бросилась ей на грудь и горько заплакала.

— Корнелия, Корнелия! Веспасиан — христианин!.. — наконец проговорила она сквозь слезы. — Все мои надежды, все мечты мои погибли! Что я буду делать?!

— Милое дитя мое! — обнимая Аврелию и утирая ей слезы, утешала ее весталка. — Епископ — великий человек! Что за чудная его религия! О, если бы я не была весталкой! В сердце у меня ничего не осталось, кроме горечи и отчаяния! Метелл, Метелл! О безжалостные боги! Чудовища! Они нас обоих погубят.

Аврелия поняла, что ее скорбь ничто в сравнении с отчаянием весталки, что бедная Корнелия убита горем еще более… Глотая слезы и стараясь подавить в себе рыдания, она вышла из комнаты, в которой перенесла столько страданий.

XIII. Федрия

Около полудня Аврелия покинула свой дом и направилась к форуму, где перед претором должно было состояться отпущение Цецилии на свободу. Сидя в пышных носилках и безучастно глядя на окружавшую ее толпу рабов — обычных спутников своей госпожи во всех ее путешествиях, — Аврелия была грустна. Консул Флавий Климент и ее жених Веспасиан старались развлечь ее, обращались к ней с вопросами, шутили, думая согнать с ее лица тень скорби, но все было напрасно: Аврелия оставалась мрачной. Ее опекун Вибий Крисп ехал на коне поодаль, и в голове его носились мысли о предстоявшем столкновении с Регулом и его приятелем Парменоном. Живейшее беспокойство отражалось на его лице, когда он вспомнил о них и об условиях покупки Цецилии, которой путь к освобождению был навсегда отрезан. Вибий подчинился желаниям своей воспитанницы, но сомневался в успехе.

Не помог ему и Плиний Младший. И он признал, что Цецилия может быть освобождена лишь фактически, так как юридически она должна была вечно остаться рабыней. Оставалась надежда лишь на случайность. Вибий поглядел вперед и увидел Цецилию, которую под руки вели слуги божественной Аврелии, и ему стало жаль и христианку-рабыню, и язычницу-госпожу.

В нескольких шагах от носилок Аврелии шла молодая рабыня. Костюм ее соответствовал обстоятельствам. Ее вели к свободе, но она должна была сохранить костюм рабыни, пока не предстанет перед претором, пока не услышит торжественных слов, пока не будут исполнены все процессуальные подробности.

На форме, на внешности были построены все римские процессы, и достаточно было сказать не то, что требовалось, достаточно было изменить хоть слово в массе слов, произносимых перед претором, чтобы процесс считался недействительным, чтобы защита прав была сведена к нулю. Так было и здесь.