Аврелия

Палачи стали готовиться… Новое движение в толпе… К форуму медленно двигалась печальная процессия, прошла сквозь толпу, и около «кобылы» остановились носилки. Оттуда вышел молодой человек, бледный, измученный, но столь гордый, с таким удивительным спокойствием на лице, что народ дрогнул… Праздная толпа жалела юность, дивилась мужеству Метелла Целера (это был он), и невольно среди нее раздались крики сочувствия осужденному… Для исполнителей казни это была новость, заставившая их затаить дыхание… Метелл тяжело вздохнул, молчаливым взором обвел толпу и своих мучителей… Он не искал милости, он не ждал спасения: он с презрением глядел кругом себя…

— Римляне! — закричал он громким и твердым голосом, заметив доску с надписью. — Помните, что это ложь! Великая весталка никогда не нарушала своих обетов! Никогда! Я умираю невинным…

Глупая толпа, которая только что была готова кинуться, чтобы освободить Метелла, теперь молчала. Чем-то угрожающим, чем-то холодным повеяло от этой толпы живых людей, что-то страшное таилось в этом гробовом молчании, ответившим на горькие упреки Метелла… Но толпа ведь изменчива, как волны морские, и мешкать было невозможно. Для Равина это было немым сигналом… Он быстро подошел к Метеллу и стал срывать с него одежду… Одно мгновение — и Метелл уже поднят на «кобылу», руки его крепко прикручены к ней ремнями, ноги связаны… Равин медленно берет плеть, расправляет ее, рассматривает, крепко ли на каждом хвосте ее сидят свинцовые шарики, — он ждет, он наслаждается нравственными муками своей жертвы… Вот Равин взмахнул в воздухе рукой и… тело несчастного Метелла покрылось широкой красной полосой… Метелл сжал зубы… Экзекуция производилась медленно, удары падали редко… Надо было, чтобы это зрелище увидела несчастная весталка, которую понесут через форум к храму Спасения и дальше, к Коллинским воротам.

Метелл с удивительной стойкостью переносил это наказание. Ни один крик не вырвался из груди его, ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одним стоном он не ответил Равину на его удары… Он был истым римлянином, у которого дух был сильнее плоти. Лишь изредка он твердым и мужественным голосом протестовал против жестокого и несправедливого наказания, против своих мучителей…

— Что я сделал? Что? — кричал он среди невыносимых страданий. — Я ничего не сделал. Я невиновен…

Истязания продолжались…

Оставим любопытных глядеть на страдания Метелла, оставим этих зверей в образе человека наслаждаться его мучениями. Пойдем с форума по направлению к атриуму, к жилищу великой весталки.

Оттуда уже тронулась процессия. Впереди движутся траурные носилки, сверху донизу покрытые черной материей, чтобы нельзя было разглядеть лица весталки и слышать ее отчаянных криков. Не будь таких предосторожностей, кто мог поручиться, что народ не взбунтуется, что он не попытается освободить прекрасную и невинную Корнелию? За носилками идет вся жреческая коллегия во главе с верховным жрецом — императором. Процессия идет молча и медленно… Толпа на форуме расступается, дает погребальному шествию дорогу, потом опять смыкается и шествует за ним к Коллинским воротам, где должен совершится последний акт этой ужасной драмы. Любопытство гонит людей прочь от созерцания истязаний Метелла, и толпа, как один человек, повинуясь какой-то неведомой силе, так же неслышно окружает жрецов и императора, суетится около носилок и тянет шеи, чтобы лучше разглядеть их… Ни шагов, ни разговоров не слышно: все замерло… Воздух тих и безоблачен, как будто перед грозой наступило затишье, как будто сейчас вот небо затянет тучами, блеснет молния и грянет гром…

Равин начал торопиться… Метелл еще хрипел, тело его представляло одну сплошную рану, — с ним надо было кончать поскорее. Палач должен был поспеть к началу казни весталки, чтобы и там исполнить ту же подобающую ему роль. Он покраснел от нетерпения; его окровавленная плеть била по почти безжизненному телу, как бы требуя, чтобы душа не особенно мешкала, расставаясь с несчастным телом. Метелл на миг пришел в себя и взглянул кругом мутным взглядом умирающего. Он уже не стонал: у него притупилась всякая чувствительность… Вот он заметил носилки, скрывавшие в себе его дорогую Корнелию, которую ему уже не суждено увидеть, которую отняли у него силой и убьют, нет, хуже! — живую похоронят… Он задрожал; жизнь проснулась в его измученном теле; он собирает последние силы и хочет разорвать сковывающие его ремни; мускулы напряглись и… снова ослабли, а «кобыла» зашаталась… Силы его покинули, и он остался неподвижен… Смерть получила свою добычу… Только воздух огласился последним стоном умиравшего, последним его криком…

Слышала ли это Корнелия? Могла ли она догадаться, почуять своим сердцем, что в двух шагах жених ее, всадник Метелл Целер, только что испустил последний вздох?

Кто может сказать это? Носилки вздрогнули на плечах рабов, и там кто-то простонал…