Аврелия

Боги сжалились над Метеллом, послали ему скорую кончину, избавили его от лишних страданий. Он не увидит и не услышит, что творится около него. Если бы смерть не закрыла ему глаза, если бы слух его мог еще различать какие-либо звуки, страдания удвоились бы.

Марк Регул, шедший в процессии недалеко от носилок, улыбнулся, остановился и с иронией бросил несчастному Метеллу несколько слов:

— Aгa! Хорошо! Я говорил тебе, чтобы ты побоялся в третий раз стать на моей дороге! Что! Это не похоже на тот день, как Федрия упал от твоего меча?…

Но Метелл уже не слышал этого: он был мертв… В первый раз, кажется, Марку стыдно стало своего бесполезного оскорбления, и он в смущении отошел…

Процессия шла дальше. Вот она уже стала подходить к Коллинским воротам, осталось несколько сот шагов. Вокруг носилок царила мертвая тишина, которая изредка лишь нарушалась рыданиями и плачем друзей весталки. Еще издали можно было заметить, как над будущей могилой Корнелии суетились люди: Равин и его помощники с точностью исполняли наставления Марка Регула, готовили подземелье и украшали склеп снаружи по языческим религиозным правилам. Среди этого «поля бесчестья», где погребались провинившиеся весталки, отверстие могилы казалось какой-то зияющей пастью, готовой поглотить новую жертву языческого религиозного культа. Внутри поставлена кровать, а рядом с ней хлеб, вода и молоко — эти последние источники жизни; маленькая лампа едва освещала мрачные своды подземелья… Снаружи в могилу спускалась лестница, по которой весталка сойдет вниз и которую Равин извлечет, чтобы наглухо заделать отверстие.

Носилки остановились, и рабы тихо опустили их на край могилы.

Толпа засуетилась, так как каждому хотелось лучше видеть, как весталка выйдет из носилок и как сойдет под вечные своды… Показалась Корнелия… Она едва держалась на ногах… Черная материя скрывала ее с головы до ног, мешая видеть лицо весталки, его мертвенную бледность. Вот она выпрямилась и пронизывающим взглядом посмотрела в упор на Домициана, который подошел к ней и в качестве верховного жреца молился подземным богам. Он приблизился к ней, чтобы возложить на нее свою царственную руку. Но что с ним? Он запинается, не может выдержать презрительного взгляда Корнелии. Он отводит свой взор в сторону, он в каком-то замешательстве…

— Что же ты ждешь, цезарь? Исполняй свою обязанность, — твердым голосом говорит весталка. — Что же ты остановился? Если я виновна, торопись меня отправить к предкам.

Он задрожал: слова весталки привели его в ярость. Неуверенными шагами он идет к Корнелии, около которой сейчас же появился и Равин. Домициан стал на краю могилы. Он поднял руки к небу и тихим голосом произнес молитву, полагавшуюся в таких случаях по языческому обряду.

Корнелия со вниманием слушала его, но сама в то же время что-то шептала; ее губы шевелились, но слов нельзя было расслышать.

— Цезарь! — сказала она, когда наконец Домициан кончил свою молитву. — Ты молил богов не карать Рим из-за моего преступления, а я просила Бога, более могущественного, чем твои покровители Рима, не наказывать римский народ, не мстить ему за несправедливость моего осуждения. Помни! Тебя замучит совесть, в тебе она проснется… Опомнись!.. Римляне! — громко крикнула она народу. — Я умираю невинно! Я должна погибнуть, но я никогда не нарушала чистоты девичьей, которую хранила с дней моего детства. Знайте, римляне, что я умираю невинной!.. Веди меня! — снова обратилась она к цезарю.

Обряд требовал, чтобы верховный жрец провел весталку до первых ступеней лестницы; потом он возвращался назад и с остальными жрецами наблюдал, как палачи кончали это гнусное дело. Домициан поспешно и с каким-то явным замешательством исполнил этот последний акт церемониала погребения. Он довел весталку до могилы, подождал, пока она вступит на опущенную туда лестницу, и быстро, не оборачиваясь, вернулся в толпу жрецов, прятавшихся друг за друга и сознававших себя повинными во всей этой бесцельной и беспричинной жестокости. Они чувствовали угрызение совести…

Весталка на момент остановилась. У ног ее был склеп, который должен был навеки похоронить ее, а кругом, по всей площади этого «поля бесчестья», — целая масса голов, неподвижных, молчаливых и… любопытных. В течение, может быть, минуты, которая осталась Корнелии, она думала о спасении, обещанном ей христианским епископом. Она стояла и ждала… Весталка вглядывалась в эту толпу, прислушиваясь к малейшему шороху, который принес бы ей надежду, но она ничего не видела, кроме безжалостных людей, ожидавших лишь окончания церемонии.

Все отступились от нее… Ее глаза, полные слез и беспредельной грусти, медленно поднимаются к небу. Ужели это упрек тому Богу, который так же безвинно карает ее и так же оставил, подобно людям? Или это последняя молитва к Нему, последняя просьба показать Свое всемогущество?…