Австрийские интерьеры

Тетю Эльзу может сколько угодно восхищать остриженный череп Чрни, избавленный таким образом от вшей, меня, напротив, совершенно чарует в черепе моего малолетнего приятеля его содержимое, а именно опыт и хитрость уличного сорванца, приобретенные в треугольнике между площадью Пейячевича и окруженной заброшенным парком древней паломнической церковью на холме, и способность, заведясь буквально с пол-оборота, претендовать на роль вожака уличной шайки. Вдвоем с Чрни мы отправляемся в заброшенный парк, и нас тут же окружают точно такие же остриженные наголо малолетние бандиты, которые воспринимают приказы Чрни без каких бы то ни было пререканий. Чрни приказывает одному из членов шайки показать мне тайные склады и арсеналы, и маленький унтер-офицер заводит меня за кусты, подводит к замаскированной ветвями песчаной яме, в которой хранятся бутылочные пробки, крышки от жестянок из-под консервов, обрывки шпагата, пустые стеклянные банки, необработанные резиновые ленты и кожаные лоскуты, равно как и уже готовые рогатки. Чрни приказывает маршировать гусиным шагом по каменной стене парка в человеческий рост высотой, члены шайки поднимают меня наверх, и я беспрекословно принимаюсь идти гусиным шагом. Когда возникает опасность приближения сторожа (у него свисток и вдобавок плетка, только вдвое длинней тех, какими погоняют лошадей), привычно осыпающего шайку под предводительством Чрни проклятиями из усеянного черными пнями зубов рта, мы спрыгиваем со стены на другую сторону. Кроме того, при нападении какой-нибудь другой шайки Чрни организует самую настоящую позиционную оборону, и мне предложено защищать вполне конкретное дерево. Это представляется мне высокой честью, хотя я не в силах уразуметь ни общего замысла, ни большинства приказов, отдаваемых Чрни, разумеется, по-хорватски. Еще непонятней великая милость, до которой однажды нисходит Чрни: он предлагает мне включить мое имя в название банды, чтобы я стал ее полноправным членом. Разумеется, я веду себя так, словно только и ждал этого отличия, по меньшей мере с тех пор, как моего знания хорватского языка стало хватать на то, чтобы понимать приказы, отдаваемые в повседневном обиходе шайки: я неторопливо, отчетливо, словно придумываю имя именно в эти секунды, хотя на самом деле я изобрел его впрок уже давным-давно, произношу: Чрни Вук, что означает Черный Волк. Это братание вскоре приносит мне и вполне практическую выгоду: Чрни в буквальном смысле слова принимает на себя удары плеткой, которыми парковый сторож вознамерился было угостить меня; сторож замахивается, Чрни подается вперед, заслоняет меня и стоит, победно упершись руками в бока. Стриженный наголо уличный сорванец, кофейно-коричневое тельце которого не защищено ничем, кроме коротких ветхих штанишек, с обезоруживающей улыбкой юноши с картины Мурильо добровольно принимает на себя предназначенные мне удары плеткой.

В ежегодный праздник паломников, когда почти заброшенный парк превращается в луг для гулянья с павильонами и выносными буфетами и оглашается истошными, наводящими ужас криками торговцев «святыми мощами» (они продают маленькие руки, ноги, головы, сердца, легкие и другие внутренние органы, вылепленные из розового воска, а также точно такие же головы коров, — и все это надо возложить на алтарь в надежде исцелить заболевания соответствующих органов и предотвратить падеж скота), у сторожа слишком много других хлопот, чтобы гоняться еще и за мною. К тому же, плетку он в этот день оставил дома — то ли чтобы почтить на такой лад паломников, то ли чтобы не слишком выделяться в неприятную сторону в их толпе.