Автобиография

Раиса Горбачева немного знала английский – насколько я могла судить, ее муж не знал его совсем, – но была одета в западном стиле в хорошо сшитый элегантный серый костюм – я подумала, что и сама смогла бы такой надеть. Она имела диплом по философии и была настоящим ученым. Наша информация о ней сообщала, что она была твердой марксисткой; ее очевидный интерес к книге «Левиафан» Гоббса, которую она взяла с полки в библиотеке, подтверждал это. Но позже я от нее узнала – после того как ушла из правительства, – что ее дед был одним из тех миллионов кулаков, погибших во время насильственной коллективизации в сельском хозяйстве при Сталине. Так что у ее семьи не было причин питать иллюзии по поводу коммунизма.

Мы пошли обедать – меня сопровождала довольно большая команда, состоящая из Уилли Уайтлоу, Джеффри Хау, Майкла Хезeлтайна, Майкла Джоплинга, Малколма Рифкинда (государственный министр иностранных дел), Пола Ченнона и советников; господина Горбачева и Раису сопровождали господин Замятин, советский посол, и тихий, но впечатляющий господин Александр Яковлев, советник, который сыграет большую роль в реформах «горбачевского времени». Довольно быстро разговор перешел от банальностей, которые были не по вкусу ни господину Горбачеву, ни мне, к энергичным двусторонним дебатам. В каком-то смысле с тех пор наш спор не прекращался и находил продолжение каждый раз, когда бы мы ни встречались; и ввиду того, что он касается самой сердцевины политики, я от него никогда не устаю.

Он рассказал мне об экономических программах советской системы, уходе от больших промышленных предприятий к меньшим проектам и бизнесам; амбициозных замыслах по орошению земель и способах, которыми промышленные плановики приспосабливали индустриальные мощности под рабочую силу, чтобы избежать безработицы. Я спросила, не было ли бы все проще, если бы попытки реформ совершались на основе свободного предпринимательства, с предоставлением льгот и полной свободы для ведения дел местным предпринимателям, а не управления всем из центра. Господин Горбачев возмущенно отрицал, что всем в СССР управлял центр. Я попробовала по-другому. Я объяснила, что в западной системе все – даже самые бедные – в конце концов получают больше, чем они получили бы от системы, построенной на простом распределении. Действительно, в Великобритании мы собирались урезать налоги, чтобы увеличить стимулы, таким образом повышая благосостояние, соревнуясь с международным рынком. Я сказал, что не имела никакого желания обладать властью и направлять каждого туда, где он должен работать, и решать, что он или она должны получить.

Господин Горбачев настаивал на превосходстве советской системы. Там не только были выше темпы роста, но если я приехала бы в СССР, то увидела бы, как живут советские люди – «радостно». Если это так, спорила я, тогда почему советское руководство не позволяет людям уехать из страны так же легко, как, например, можно уехать из Великобритании?

Особенно я критиковала ограничения на еврейскую эмиграцию в Израиль. Он заверял меня, что 80 процентов желавших покинуть Советский Союз смогли это сделать, и повторил советскую версию, которой я не поверила, что те, кому запретили выехать, раньше работали в областях, связанных с государственной безопасностью. Я поняла, что упорствовать больше незачем; но идею я посеяла. Советы должны знать, что каждый раз при встрече мы будем припоминать им их обращение с рефьюзниками.

Мы пили кофе в главной гостиной. Все члены моей команды, кроме Джеффри Хау, моего личного секретаря Чарльза Пауэлла и переводчика, разъехались. Денис показал миссис Горбачевой дом.

Если бы тогда я обращала внимание только на содержание высказываний господина Горбачева, мне пришлось бы сделать заключение, что он скроен по обычной коммунистической выкройке. Но его манера была настолько индивидуальной, что сильно отличала его от похожих на марионеток «деревянных» советских аппаратчиков. Он улыбался, смеялся, жестикулировал в разговоре, говорил с выражением, аргументированно и ловко полемизировал. Он был уверен в себе и, хотя и сдабривал свои высказывания уважительными отзывами о господине Черненко, казалось, он не будет чувствовать себя не в своей тарелке и оказавшись в гуще противоречий высокой политики. Выступая, он никогда не читал по бумажке, только заглядывал в рукописные записи в маленькой тетрадке. Он обращался к коллегам за советом только по вопросам произношения иностранных имен. К концу дня я поняла, что именно стиль, что-то большее, чем марксистская риторика, лежало в основе его личности. Он мне нравился.

Наиболее практическое деловое обсуждение в тот раз касалось контроля над вооружениями. Из бесед с венграми я поняла, что лучшим способом обсуждать контроль над вооружениями в относительно спокойной обстановке было сказать, что две противоположные системы должны жить рядом друг с другом, с меньшей враждебностью и меньшим уровнем вооружений. Я так и сделала.