Еще одно важное для нас пояснение: «Если карикатура может отличаться от гротеска самим своим методом и целеустремленностью изображения, то от пародии она отличается лишь предметом изображения, так что карикатура может быть названа пародией на изображаемый предмет». И, на самом деле, особенно часто таким предметом выбиралась известная партийная личность, а пародия являлась карикатурой на воспроизводимый стиль. Наконец, по своей целеустремленности карикатура совпадала с сатирой и нередко поэтому применялась с сатирическими целями. «Но, во-первых, сатира пользуется, помимо карикатуры, и другими средствами осмеяния, среди которых одно из главных мест занимает ирония; во-вторых, для карикатуры вовсе необязательна идеологическая заостренность сатиры, и карикатурное изображение», как мы увидим на основании шаржей на вождей партии, «не обязательно свидетельствует о политическом негодовании автора»[2228]
. Ниже мы увидим ряд примеров беззаботных карикатур на вождей партии, выполненных в тонах легкой насмешки.Начнем с недоброжелательных карикатур на большевиков 1918 года. Карикатуры эти уникальны тем, что они в сочетании с комментариями открыто проговаривают идеи, которые в большевистской иконографии 1920‐х годов будут только подразумеваться. «Синий журнал» – богато иллюстрированная платформа, в которой публиковались юмористические рассказы, статьи. Редактор журнала Михаил Германович Корнфельд (1884–1973) был масоном, известным журналистом, издателем «Сатирикона». В октябре 1918 года он эмигрировал в Париж. Иллюстратор – Симаков Иван Васильевич – остался в Петрограде, занимался книжной иллюстрацией, карикатурой. Ему принадлежат политические плакаты «Помни о голодающих», «Да здравствует Коммунистический Интернационал», «Лучшие работницы и крестьянки, в Ленинскую партию!». Э. Ф. Голлербах в 1926 году писал о И. В. Симакове: «Продуктивность художника была исключительно велика, он хорошо владел рисунком, правильно понимал требования и вкусы пролетарского читателя, умел создавать наглядные и выразительные интерпретации текста»[2229]
.Визуальный ряд художника Симакова и сопровождающий его комментарий некоего Ура неразделимы. Устанавливается прямая связь между внешним видом революционера и его политической сущностью – перед нами буквальное прочтение «политической физиономии». Дается визуальная характеристика: от лица и телосложения к голосу и от голоса к внутренней сущности – к характеру. Подход везде критический: левые революционеры, заявляет автор, истеричны. Они дергаются, ведут себя как женщины, а единственная женщина среди них, Коллонтай, на самом деле обезьяна. Вырисовываются контуры общего обвинения: демагогия, неспособность говорить правду, выражать чаяния народа и истории.
Г. Е. Зиновьев представлялся следующим образом: «До июльских дней на голове носил пышную шевелюру, и лицо было бритое, как у царских лакеев. После июльского восстания, скрываясь от властей, переменил личину и теперь появился без пышной шевелюры, но с бородкой и усами. Точно щенок, брошенный в воду, вымок весь и стал облизанным, как крыса…. Говорит тенором, тусклым и глухим, и говорит, как пишет, а пишет скверно. Безнадежные потуги на конкуренцию с Троцким, лавры которого не дают ему спать. С недавнего времени говорят, будто в голове у него завелись „идеи“, а поэтому будто хотел он разводиться с Лениным. Но, очевидно, „милые бранятся, только тешатся“» (
Л. Б. Каменева авторы называли «Мужчиной с опущенными вниз большими усами, неотесанным голосом, и упрямым характером. Сколько бы ему ни говорили и как бы ни доказывали, что дважды два четыре, он выйдет на кафедру и неуклонно, грубо в своем упрямстве, как дятел, будете долбить свое и доказывать, что дважды два не четыре, а совсем наоборот. Это какой-то каменщик, а не оратор. Актер без таланта, ведущий свою роль „под суфлера“, без интонаций, без огня и без особого пафоса» (
А. М. Коллонтай характеризовалась как «Особа женского пола. … Когда говорит с трибуны, то однообразно подпрыгивает на одной ноге, как бы желая взлететь и подняться над толпою. При этом почему-то корчится. Один из „солдатских депутатов“ охарактеризовал ее метко, хотя и не особенно эстетично: обезьяна… Неизбывная женская болтливость заменяет ей то, что называют красноречием, а злоба – заменяет пафос» (