Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Жизнь так устроена: она отвечает на наши вопросы и кое-чему учит нас, пока мы учим других. И все же тех, кому хватает храбрости рискнуть, осуждают. Нас сразу клеймят, нам сразу присваивают ярлык – ярлык, к которому прилагается ответственность и определенное значение, причем тот, кто произносит слово, и тот, кого оно призвано обозначить, могут понимать его совершенно по-разному. Что значит быть преступником, кинозвездой, плотником, генеральным директором благотворительного фонда? Что значит быть поэтом, гуманистом, охотником, жертвой волчанки? Что значит быть старшим братом, стервой, мужем, сестрой? Что значит быть героем, неудачником, лидером, победителем?

Лично мне жизнь дала ответы на многие из этих вопросов. На самом деле она же и задала мне многие из них. В буддизме есть такое понятие – коан, когда вопрос задают, только чтобы породить еще больше сомнений. Каждый сталкивается в своей жизни с таким вопросом. Он либо определяет ваше становление, либо разрушает вас. Мой сломил меня и заново собрал воедино. Так я обнаружила, что в подобных случаях вопрос порой и является ответом.

Работа

Когда я росла, вопрос о том, работать или нет, даже не стоял. Работали все. Конечно, мой папа не хотел, чтобы его жена работала; он был старомодным и не хотел, чтобы ей приходилось делать еще больше: она и так воспитывала четверых детей и содержала в порядке нашу гигантскую ферму. Кроме того, она помогала ему чистить, разделывать, консервировать и хранить оленину, крольчатину, птицу и рыбу, чтобы нам было что есть в холодные месяцы. Но все остальные в семье должны были работать.

Майк начал разносить газеты еще маленьким, а я ходила по домам, продавая кастрюли и сковородки, чтобы выручить денег и обеспечить маму новой кухонной утварью. Я купила ей электросковородку и гриль[73] с тефлоновым покрытием, который каждые выходные производил фурор. Я продавала все, что могла найти в журналах.

Еще я участвовала в конкурсах художников журнала Reader’s Digest[74], а потом заставала дома какого-нибудь парня, убеждающего маму отдать меня в художественное училище. Проблема была в том, что я врала насчет своего возраста. К участию допускались подростки, а мне было только одиннадцать. Так что, когда на пороге появлялась девочка, далекая от подросткового возраста, никто особо не радовался. Удивлялись, но не радовались. Очевидно, у меня был какой-то талант – достаточный, чтобы прохвосты из художественного училища пытались облапошить мою маму, но недостаточный, чтобы взять на обучение одиннадцатилетку.

Когда я росла, вопрос о том, работать или нет, даже не стоял. Работали все.

За свои годы я повидала немало подобных типов у дверей нашего дома: продавцов косметики Mary Kay[75], продавцов энциклопедий, продавцов пылесосов, ребят, ежемесячно доставлявших нам чистящие средства. Большинству из них мама давала высказаться. Думаю, так у нее было с кем поговорить, она ведь очень рано вышла замуж. А еще она была настолько хороша собой, что продавцам наверняка тоже приятно было с ней побеседовать. У нее были темные волосы, белая кожа, голубые глаза, как у хаски, и красная помада – подражая ей, я пользуюсь этим цветом по сей день. Но в нашем доме не было ни пятнышка. Так что ничего из предлагаемых товаров маме не требовалось.

Впрочем, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, она решила начать распространять Avon[76], и это было очень круто, ведь теперь я могла «позаимствовать» у нее пробники губной помады жуткого кораллового цвета и красить губы на автобусной остановке. О, я считала себя такой шикарной и взрослой, с гордостью эффектным жестом выуживая из кармана один из этих крошечных белых тюбиков. Моя мама была все время при деле, но при этом читала «Страх полета»[77] – я знала об этом, она прятала его на холодильнике. Еще она начинала почитывать Глорию Стайнем[78]. Вот это было очень интересно. Дело в том, что я и сама читала, читала все, что под руку попадалось.

Так что я стала оставлять на видном месте кое-какие книги, чтобы они попались маме на глаза. Так я оставила «Пророка»[79] и хлебные крошки. Я оставила на журнальном столике Cosmopolitan. Мы ни о чем не говорили, но при этом становились сильнее и свободнее – молча, осторожно, без лишних обсуждений.

Тем не менее мама отвезла меня на «Девушку Джорджи»[80] с Линн Редгрейв[81] в кинотеатре под открытым небом. Никогда не забуду, как я наблюдала за Джорджи в исполнении Линн, за ее попытками открыть себя, после чего она в конце концов решает, что нравится себе такой, какая есть.