Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Даже если насильник ходит, «распушив хвост, как павлин», нужно помнить, что жертва – это тот, кто чувствует себя не в своей тарелке. Даже если насильник лжет и его поймали на лжи, она кажется попросту легко объяснимой ошибкой, поскольку жертва слишком погрязла в отчаянии или слишком замкнута, чтобы заговорить.

Если вы уже становились жертвой, вероятность повторения еще выше, поскольку у насильников будто нюх на такие вещи. Так и будет продолжаться, если вы не признаетесь во всем, не обратитесь за помощью, не расскажете свою версию правды тому, кто вас выслушает, пока не пойдете на терапию, чтобы справиться с ПТСР[166], и не зафиксируете это документально. Важно, чтобы кто-то из специалистов знал о вашей ситуации. Это может защитить и защитит вас и ваших близких. Кроме того, очень важно вести журнал. Записывайте все, что происходит или произошло с вами, и храните записи на компьютере с паролем. Указывайте даты проявлений насилия или ведите календарь, храните его там, куда человек не сможет получить доступ. Это легальный документ. Он станет вашим «лучшим другом» в будущем, вашим защитником, когда понадобится. Он может спасти вам жизнь.

Если иначе никак, извлеките этот урок из моих жизни и опыта.

При подготовке к роли в фильме «Последний танец»[167] я отправилась в женскую тюрьму особо строгого режима в штате Теннесси, где мне предстояло провести день за решеткой. Я никогда прежде не была в женской тюрьме, никогда не разговаривала с заключенными строгого режима. Мне предстояло сыграть женщину, которая в восемнадцать лет совершила убийство, во взрослом возрасте попала под суд и всю свою жизнь проводит в тюрьме. Я связалась с руководством тюрьмы и некоторое время переписывалась с заключенной, с которой мне предстояло встретиться после того, как я день проведу за решеткой.

Это означало, что я прибыла на место и меня полностью обыскали, проверили все отверстия – нос, уши, вагину, анус. У меня отняли все, включая чувство собственного достоинства, после чего заковали в кандалы и в наручники и повели к камере в ряду камер смертников. Начальник тюрьмы заверил меня, что никому не известно, кто я, но, пока я шла через всю тюрьму, эта долгая дорога показалась бесконечной, потому что заключенные со всех сторон молотили по прутьям камер и кричали: «Пошла на***, Шэрон Стоун, пошла на***, твою мать, сранаяшэронстоунсукапошланахрен» – и все в таком духе. Вариантов было множество. Железные кандалы стали оставлять первые синяки у меня на лодыжках.

В небольшом модуле для смертников было девять камер. Попав туда, я быстро кое-что уяснила. Например, отверстие в двери, куда просовываешь руки, чтобы с тебя сняли наручники, – это еще и способ общения с другими заключенными. Соответственно, фраза «захлопнись» мгновенно приобретает другое значение. Когда идешь в душ, сначала протягиваешь руки, чтобы на тебя надели наручники, а как только оказываешься в душе, снова протягиваешь, чтобы их сняли, – без наручников и кандалов никто никогда не разгуливает. Другие женщины совершенно не рады новой компании. Многочисленные «пошла на***» продолжились, пока я садилась на металлический унитаз без крышки, пока лежала на металлической кровати, слишком низкой, чтобы можно было нормально сесть на нее, не ударившись головой о пустую верхнюю койку, пока смотрела на окно под потолком – слишком грязное, а потому совершенно не пропускающее солнечный свет. Камера была слишком маленькой, чтобы пройти по ней круг или хотя бы по прямой, будем честны. Там было холодно, слишком холодно, а грубое одеяло и тонкий матрас не спасали. Впрочем, это была камера смертника, а не номер в отеле Four Seasons[168].

В конце дня, проведенного в одном ряду со смертниками, меня забрали охранники – все так же в наручниках и кандалах, все так же в оранжевом комбинезоне – и отвели обратно, на встречу с женщиной, с которой я переписывалась. Я встретилась с ней в стерильной комнате с покрытым линолеумом полом. Там стоял стол, пара стульев и все. Она оказалась крошечной блондинкой, некогда явно красавицей и до сих пор – интеллектуалкой. С нами остался представитель тюрьмы. Мы поговорили о тюремной жизни, о ее сокамернице, об их отношениях, о том, чем они занимались, чтобы скоротать время. Как в тюрьме формируются дружеские отношения, как разваливаются отношения за ее пределами.

Я спросила ее, как она здесь оказалась. Подобно многим женщинам в тюрьме и, определенно, подобно большинству женщин в ряду смертников, она убила своего мужа. Я спросила почему, но она не хотела говорить – она никогда не говорила. Она предстала перед судом, ее приговорили к смертной казни, но она ничего не рассказывала. Ее адвокат не остановился на этом. Она работала старшей медсестрой в больнице, а муж – главным врачом, и, судя по всему, однажды вечером, когда он пришел домой, она убила его «безо всякой на то причины». Хмммммм… Как мы, девочки, знаем, так не бывает.