Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Сын Морин, теперь уже взрослый человек, глубоко озабочен спасением носорогов. Еще он отличный музыкант, и я так рада, что теперь у нас есть возможность переписываться по электронной почте.

Раньше мы говорили: «Вы полюбите Африку – она поселится у вас в крови. Эти прекрасные закаты и рассветы ни с чем нельзя сравнить. Но вот понравиться Африка никогда не сможет – она чертовски безжалостна».

Там и правда не было места жалости. Я на себе прочувствовала это, когда у меня случилось кровотечение и мне пришлось поехать в больницу. Медсестры считали, что у меня выкидыш, и это вполне могло бы быть правдой. Меня положили на каталку в коридоре и оставили там. Лекарств не было, не было возможности остановить или вытереть кровь, у врачей на меня не было времени. Вокруг трагически умирали мужчины, женщины и дети: на каталках, на полу коридора, в палатах. Поток больных в дверях не иссякал.

Что, черт возьми, происходило? Все они были больны, причем серьезно больны, корчились в агонии, страдали, кричали от боли. Майкл принес мне пару таблеток «Валиума», привезенного с собой. Это помогло отключиться, а медсестра, время от времени протиравшая мне лоб, давала тряпки, пока кровотечение наконец не прекратилось и я не смогла вернуться в гостиницу – слава богу, без препаратов или переливания крови. Мне повезло.

Мы уехали из Зимбабве и отправились в ЮАР. Прибыли как раз в разгар апартеида. Маленьких детей расстреливали из пулемета всего в нескольких милях от места, где мы снимали кино. Их убивали прямо за партами в школах безо всякой причины. Людей «ошиновывали»: ставили в центр шины, поливали шину бензином и поджигали.

Я была там, когда полыхал Соуэто[163]. Мы стащили со съемочной площадки несколько раций и организовали налет. Прорезали ограждение и выпустили людей. Мы солгали и ворвались в офис производственной компании, чтобы понять, как можно позвонить. Мы делали все, что могли. Я уговорила людей отдать командировочные местным, чтобы помочь отстроить дома тем, чьи хижины были сожжены дотла, потому что они проголосовали «не за ту» партию. Деньги я собирала в старые банки из-под кофе. Мы поковырялись в спутниковой системе, чтобы воспользоваться международными телефонными линиями. Мы пытались позвать помощь. Пытались рассказать людям, что происходит.

Я столько насмотрелась в Африке, наблюдала, как даже в Соединенных Штатах дорогие мне люди умирают от этой жуткой болезни, и думала, что совершенно беспомощна. Что я никогда ничего не смогу сделать.

Я помогла своей подруге, работавшей над фильмом, вместе с семьей выбраться из ЮАР. Мы вернулись домой. Вернувшись, я узнала, что мой друг и наставник Рок Хадсон умирает от ВИЧ/СПИДа. А вскоре после этого я осознала, что именно это и было причиной хаоса в той больнице, куда я попала в Зимбабве. Вот чему я была свидетелем.

Я никогда никому не рассказывала, что я там увидела. Не могла. Это было настолько жестоко, настолько ужасно, настолько за пределами человеческого понимания.

Через много лет, когда представитель Фонда исследований СПИДа amfAR подошел ко мне с просьбой заменить Элизабет Тейлор в Каннах, я думала, что грохнусь в обморок. Я столько насмотрелась в Африке, наблюдала, как даже в Соединенных Штатах дорогие мне люди умирают от этой жуткой болезни, и думала, что совершенно беспомощна. Что я никогда ничего не смогу сделать.

Вот только никогда не говори никогда.

В тот год, когда я сняла «Быстрый и мертвый», я решила остаться на День благодарения в Тусоне[164] и поработать на кухне для Армии спасения[165]. Там никого не волновало, кто я, лишь бы раздавала горячую еду и была добра. Я с большим удовольствием утаскивала лишнее молоко для мамочек и засовывала его в одеяла их детишкам. С большим удовольствием обслуживала столы – я неплохо это освоила, пока училась в колледже и еще раньше, в Мидвилле. Я быстро работала, была доброжелательна и знала, как унести шесть тарелок за раз.

Когда раздача еды закончилась, я зашла в ясли при центре для детей с ВИЧ/СПИДом – это было абсолютно изолированное пространство. Там находились пара медсестер – они и близко не могли оказать нужную помощь. Несколько младенцев плакали, а один просто кричал, как кричат во время припадка. Никто не захочет слышать такое. Это нечто среднее между кошачьими воплями и детским визгом, и он не замолкал.

Оказавшись на дне, я была так благодарна, что люди приходили навестить меня в больнице, что люди молились за меня.