Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Сначала, когда я наняла женщину на должность главы службы безопасности, в нас полетела куча дерьма, причем со всех сторон. Наверное, я чудовищно всех оскорбила, решив, что женщина может справиться с такой важной работой. Что она может? Ее жестоко донимали коллеги. Они прокалывали нам шины. Подливали не пойми что в бензобак. Она молча исправляла все их пакости, делая это изящно и жестко. Она заменяла машину, или шины, или что там еще, не сказав никому ни слова – мне в том числе. Я, разумеется, обо всем знала, но позволила ей самой создать себе репутацию.

Я только сказала, что ей придется изо дня в день учиться, прямо на переднем сиденье автомобиля – постоянно, если только она не ведет машину. Меня не волновало, что она будет изучать, лишь бы занималась своим образованием. Видите ли, ее отец был ядерным физиком в НАСА, а кроме того – сложным родителем и партнером, манипулятором и насильником. Когда она была маленькой – четырех-пяти лет, – то, если она совершала какую-то ошибку, он запирал дверь в дом, оставляя ее спать на улице, на пороге. После его смерти от естественных причин (сердечный приступ) в отношении Кристин и ее матери проводили расследование, поскольку они не сильно и горевали.

Все это внешне закалило ее, хотя в душе она по-прежнему была очень мягким человеком и, разумеется, очень умным. Я провела с ней в автомобиле четырнадцать лет, и это было чудесное время. Я готова была провести рядом с ней всю жизнь… Но в тридцать девять у нее обнаружили рак нейроэндокринной системы. У нее сильно испортилась кожа лица. Я отправила ее сдать анализы, поскольку прояснить причину у дерматолога мы не смогли. Анализы показали рак. Кристин каждый день возила моего папу на химиотерапию, и врач в той больнице влюбился в нее. Теперь, когда она стала его пациенткой, он позвонил и сказал, что, наверное, кто-то перепутал бирки на результатах анализов, потому что она слишком молода для такого заболевания. Он снова взял анализы. И плакал, когда звонил сообщить результаты.

Я играла небольшую роль в качестве приглашенной звезды в сериале «Практика»[238], когда все это выяснилось. Кристин со своей подругой приехали на съемочную площадку поговорить со мной. Я пыталась быть сильной, но просто с ума сходила. Они уехали, а я понятия не имела, что делать, так что заперлась в кладовке – единственном месте в съемочном павильоне, где можно было уединиться. Я опустилась на пол посреди моря бумажных полотенец и туалетной бумаги. Я чувствовала себя такой потерянной, сердце защемило от боли. Кристин умирала. Рак был повсюду. Это был смертный приговор: ей давали всего несколько месяцев.

Вдруг рядом со мной возникла женщина – я даже не поняла, откуда она появилась. Красивая чернокожая женщина. И она спросила: «Сестра, тебе нужна молитва?» Я была совершенно ошеломлена.

«Да», – выдавила я.

В такое время все мы стояли за нее горой и понимали, кто она. Вот что было главным. Она достойно проявила себя и заслужила уважение.

В руках у нее была гигантских размеров Библия. Она села на пол рядом со мной, возложила руку мне на голову и начала вслух молиться. Она успокоила меня, а потом ушла – так же беззвучно, как появилась.

Я вернулась на съемочную площадку и остановилась возле стола с закусками – что-нибудь съесть и собраться в кучу. На парне, отвечавшем за питание актеров, была шапочка с надписью «ИОАНН, 3:16»[239]. Я уставилась на него. Я понятия не имела, что происходит. Я не особенно религиозна, но такой намек даже я в состоянии понять.

Мы, все, кто любил Кристин, сделали все, что могли, чтобы помочь ей. Мы танцевали с боевыми кличами под полной луной вместе с коренными американцами в Аризоне. Мы пытались организовать пересадку стволовых клеток. Мы сделали все, что, как нам сказали, можно сделать, каким бы сомнительным или непрактичным это ни казалось. Нам было нечего терять. Она прожила четыре года. Мы вместе путешествовали. Использовали это время по максимуму.

Некоторые не поняли меня, когда я не пошла на ее похороны. Но это уже была не наша вечеринка. Нет, мы с ней рассуждали, как можно ограбить грузовик Brinks, говорили обо всех замечательных вещах, которым она научилась и научила меня. Она была мне как дочь, и мне надо было погоревать в одиночестве, а не с кем-то, не устраивая из этого спектакль.

Впрочем, ближе к концу случалось, что она уже не могла вести машину, но все равно ехала со мной, например на «Оскар», она выходила из машины и открывала мне дверь, а остальные телохранители подходили и выстраивались в ряд позади нее… В такое время все мы стояли за нее горой и понимали, кто она. Вот что было главным. Она достойно проявила себя и заслужила уважение.