Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Я горжусь тем, что успешна в своей работе. Это принадлежит мне, я это заслужила.

Разумеется, фильм оказался катастрофой. Когда в дело вступает такая неуверенность в себе, такой непрофессионализм и, полагаю, такое количество наркотиков, чтобы оправдать все принятые в процессе решения, хорошего фильма никогда не получается. Тем не менее, будучи суперзвездой (в то время я ею была) и женщиной, я не имела права голоса. Тогда именно так все и обстояло. Даже под кайфом режиссер-манипулятор имел больше власти, чем я.

Слава богу, теперь все иначе. Система меняется. Финансовые обязательства стали реальностью, и «клуб старых плейбоев» больше не покрывает подобные вещи. Среди руководства стало больше женщин, причем самостоятельных, а не марионеток, которых мужчины вынуждают подыгрывать или списывают со счетов.

Не хочу сказать, что в мое время не было прекрасных мужчин. Мужчин, которые приходили и закрывали проект, если что-то шло не так, мужчин, готовых поговорить со мной. Такие мужчины создали великолепные картины вроде «Казино». Такие мужчины однажды закрыли проект с моим участием, когда режиссер пришел на съемки с таким количество кокаина в крови, что его шатало. Кстати, тот же самый режиссер потом протрезвел и вернулся на площадку и проделал отличную и важную работу. Без моего участия, конечно, поскольку я содействовала закрытию проекта.

Я не жалею о своих решениях. Для меня не было ничего важнее актерской профессии. Серьезно. Ничего. Я ела, спала, дышала, бегала, играла и ни над чем не работала, кроме актерских навыков. В этом мастерстве я любила все. Целые страницы текста, выражение глаз других актеров, пропущенные места в сценах, запахи студий звукозаписи и площадок. Ощущение от переезда на новую площадку, как будто сбегаешь с цирком. В руках отличного режиссера я была как глина, трепетала перед каждой его идеей, а вот на средненьких злилась – они словно держали меня в плену.

Я обожала работать на студии, чувствовать влияние традиций, заложенных теми, кто был здесь до меня: Боги и Бэколл[240], Трейси и Хэпберн[241], Сидни Пуатье[242], Лина Хорн[243], Джин Келли и Фред Астер. Я хотела стать великой, такой, как они. Я хотела быть суперпрофессионалом. Хотела, чтобы каждая картина становилась хитом; я вкалывала как лошадь, чтобы мои фильмы продавались во всем мире. Я гордилась этим, мне нравилось быть студийной девочкой.

Я поддерживала актеров и актрис гомосексуалов; я говорила руководству студии, когда их сотрудники были не в состоянии работать, потому что либо приняли столько наркотиков, что даже говорить не могли, либо выпили столько, что не могли сесть за руль. Я была на стороне съемочного процесса и любила свою работу. Все это обернулось для меня не слишком хорошо. Это вообще непопулярная позиция – особенно в то время, особенно для женщины. Справедливо будет сказать, что я сама же и облажалась.

Теперь, оглядываясь назад, полагаю, я казалась благонадежной. Именно благодаря мне фильмы всегда продавались, хорошие и не очень. Я вовремя приходила на работу, делала что нужно. Вот только в ту пору, в старые-добрые деньки, когда правил как таковых не существовало, женщины-суперзвезды не были центром вселенной. Системе мы были нужны в качестве украшений. Я должна была делать, что скажут.

В моем контракте был пункт об утверждении актеров. Никого это не волновало. Они брали кого хотели. Порой к моему разочарованию. Порой во вред картине. Однажды продюсер вызвал меня к себе в кабинет. Под мышкой у него был картонный контейнер из-под молока с открытым горлышком, а в контейнере – кукурузные шарики. Он расхаживал туда-сюда по кабинету, а шарики вываливались из горлышка и катились по деревянному полу. Все это время он объяснял, почему я должна трахнуться со своим коллегой по съемочной площадке, чтобы на экране между нами возникла химия. Почему он в свое время занимался любовью с Авой Гарднер[244] и до чего чувственно это было! От одной только мысли, что он находился в этой самой комнате с Авой Гарднер, мне стало жутковато. Потом я сообразила, что ей тоже пришлось мириться с этим человеком и притворяться, что он ей хоть сколько-то интересен.

Я смотрела, как катаются по полу шоколадные шарики, и думала: вы, ребята, настояли на том, чтобы взять актера, который на пробах даже сцену целиком не смог прочесть… Теперь вы думаете, что я его трахну, и он вдруг заиграет? Никто не бывает настолько хорош в постели. Я считала, что можно было просто нанять талантливого коллегу, того, кто способен сыграть сцену и запомнить свои реплики. Еще я считала, что с тем же успехом они могли бы трахнуть его и сами, а меня не трогать. Моя работа состояла в том, чтобы играть, о чем я и сказала.

Это была непопулярная реакция. Меня считали несговорчивой.