Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

В случае такого упорства следствие прибегало к очной ставке – действенному способу привести арестованного к сознанию своей вины. На юридическом языке очная ставка являлась следственным действием, в ходе которого проводился одновременный допрос ранее допрошенных лиц при наличии в их показаниях существенных противоречий. Очная ставка не считалась непременным условием и критерием правильности и полноты проведения следствия. Это был инструмент, применяемый, когда один из обвиняемых был «в отказе» и его могли уличить другие фигуранты дела. На очной ставке могли быть допрошены обвиняемые, подозреваемые и свидетели. Вначале их спрашивали, знают ли они друг друга и в каких отношениях находятся между собой, затем им предлагалось дать показания по обстоятельствам, относительно которых имеются противоречия.

Очная ставка Энко с Кутузовым от 27 июля 1930 года запечатлена в протоколе следствия следующим образом:

Кутузов: Подтверждаю, что Энко, который был у меня с Копыловым и впоследствии еще встречался с нами, является тот самый, который сейчас сидит передо мной, он меня также хорошо знает.

Энко: Кутузова я не знаю и с ним не знаком[574].

Бурцев писал следователю:

Тов. Чесноков!

Из сегодняшней беседы я понял, что Энко отрицает. Не будет ли целесообразно сделать очную ставку мне, жене, Паукину и ему. Будет ли он после этого отрицать. Если да, то я смогу сделать вывод, что подлость в нем только открывается для меня, и я был слеп, что жалел его. Во время ставки я буду бить фактами ему в глаза. Пусть думает, что я умею жалеть, но также и греть. Мне кажется, что он поддастся и сознается в конце концов. Пусть буду я врагом после того, как он лгал[575].

На очной ставке между Энко и Бурцевым 3 августа 1930 года Бурцев заявил:

Да, я подтверждаю все, что я показал в отношении Энко, что он состоял в троцкистской организации, затягивал в это дело меня и Паукина, имея связь со студентом Кутузовым, что установил за время пребывания в домзаке.

На очной ставке с Энко, проведенной в тот же день, Вевер засвидетельствовала, что Энко приходил к ней и просил отпечатать листовку. В «воззвании» Энко «слова, что он ГПУ считает таким же органом, как старая царская охр[анка], точно им сказано не было, но по смыслу получается так»[576]. Энко не отрицал, «что он ОГПУ считает таким же органом, как старая царская охрана, которая замучивала революционеров», а также спрашивал себя, «не были ли в таком состоянии опрашиваемые, которые дали откровенные показания. В связи с этим заявляет о себе, что умрет, но пусть посмотрят рабочие, кем он замучен»[577].

5 августа 1930 года Вевер выразила свое негодование перед следствием: