Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Если подводить промежуточные итоги, то вырисовывается следующая картина. Советский карикатурист ранних 1920‑х – в отличие от «шаржиста круга Политбюро» – является внешней по отношению к партии и ее идеологии фигурой. Он – профессионал, в своей деятельности помогающий ВКП(б), его аналог в других частях формирующегося постреволюционного социума – писатели-«попутчики» или «старые спецы» в промышленности. Он, безусловно, обязан в своей работе транслировать партийную точку зрения, но форма, эстетика, визуальные конвенции – все, что относится к границам жанра, – было в основном его индивидуальным решением. В отличие от «критики литературных направлений», в этом кругу не существовало «критики карикатуры» как институции; учитывая, что это был узкий круг (вряд ли мы ошибемся, если оценим его в несколько десятков профессионалов в крупных городах, преимущественно в столицах), форму советской карикатуры определяли именно авторы. В этом смысле их «говорение по-большевистски» в отличие от «говорения по-большевистски» авторов круга Политбюро – внешняя реконструкция языка, вряд ли соотносящегося прямо с их идентичностью. Карикатуристов ранних 1920‑х никто не уличал бы в «беспартийности» (они за редким исключением не были членами ВКП(б)). Дело с ними обстояло проще. «Недостаточно партийный» визуальный язык конкретного карикатуриста исключал его из круга публикуемых авторов; его не убеждали – достаточно было просто не платить.

При этом мы уже предполагали, что графические записки, циркулирующие в Политбюро и его круге с 1923 года, начиная с работ Ярославского, были доступны для части карикатуристов: предположительно их видели Дени и Моор, нельзя исключать и знание этих образцов Юлием Ганфом и Черемных. В то же время трудно отрицать влияние индивидуальных стилей карикатуристов-профессионалов на графические записки партийных вождей. Это легко объяснимо – в конце концов, любитель не мог не имитировать синхронные газетно-журнальные образцы жанра, а, как мы уже писали, культура предыдущей версии жанра, дореволюционной, по многим причинам должна была пройти мимо основной массы высокопоставленных большевиков: в нелегальных изданиях ВКП(б) 1906–1914 годов не было карикатур – там вообще редко шутили. Но разница между карикатуристом «круга Политбюро» и карикатуристом «круга „Крокодила“» огромна, и дело совсем не в том, что первый любитель, а второй профессионал. Если автор графической записки представлял субъектом высказывания узкий круг друзей – высокопоставленных большевиков, то есть круг, в данном случае определяющийся как частный, то официальные карикатуристы – журнал или газету, имевшую в СССР с середины 1920‑х годов статус государственно-общественного публичного института.

Советский тип прессы, в котором печать, контролируемая социалистическим государством, несет ответственность перед господствующим классом (до конституции 1936 года это был пролетариат, после – классовый альянс пролетариата, крестьянства и новой интеллигенции), формировался постепенно. Если для карикатуристов первая половина 1920‑х – это де-факто рыночная экономика в стране с формирующейся идеократией, сильной политической цензурой и лояльным власти сообществом газетно-журнальных профессионалов, то вторая половина 1920‑х – это, безусловно, пресса, формирующаяся в рамках нормативной для XIX века авторитарной системы. Соответственно и позиционирование карикатуры в советских газетах и журналах в течение 1920‑х годов также эволюционировало, причем нелинейно.

То, что достаточно надежно отличает советскую карикатуру ранних 1920‑х от ее «демократической» предшественницы в имперской России и одновременно от карикатуры в русской эмигрантской прессе, – постоянное смешение с жанром политического плаката. Плакат, высказывание по определению пафосное и одновременно не полемичное, нормативное, в общем случае не может использовать комическое в качестве носителя сильной эмоции – в лучшем случае плакат может быть сатирическим. В свою очередь, официальная карикатура этого периода в состоянии быть совершенно не смешной и даже не сатирической: значительная часть миниатюр «Красного перца» и раннего «Крокодила» была именно такой, и здесь профессионалов часто выручала техника шаржа, в противном случае изображение просто выглядело бы как «плакат-недоросль», лишенный и юмористической, и пафосной составляющей, к тому же в конвенциях изобразительного искусства (плакат не может быть миниатюрой) – просто недостаточного размера. Характерно, что по мере усиления контроля над прессой постепенно акцентировались и юмористический, и сатирический компонент официальной карикатуры, и к 1930‑м годам она была, как правило, уже достаточно жестокой и злобной, а с нарастанием террора – и откровенно расчеловечивающей объекты насмешки. Это то, чего карикатуристы 1920‑х себе позволить практически не могли.