Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

И это не удивительно. И относительно свободный, хотя и яростно-коммунистически настроенный карикатурист ранних 1920‑х, и уже гораздо менее свободный и подконтрольный партийному руководству газеты автор последующих лет так или иначе выражали взгляд на вещи не авторитетного партийного руководства, а ВКП(б) в целом как единого партийного тела. Партия заведомо больше любого индивидуума (в 1920‑х годах Сталин не был ей равновелик и даже сопоставим по масштабам), поэтому для карикатуриста чисто человеческие обязательства перед индивидуумом отсутствуют – он выступает от имени и по поручению советского общества, на него нельзя «чисто по-человечески» обидеться, что совершенно нормально в отношении карикатуриста «частного», рисующего (если говорить о предъявляемой мотивации творчества, а не о реальной траектории последующего обращения работы, которую автор может предполагать, но не обязан объявлять) для узкого круга. Черты персонажа можно и нужно искажать – в первую очередь для ясности: партийный карикатурист видит свой объект оптикой более мощной, чем любой художник, в идеале это – классовая оптика, взгляд класса на личности и коллективные общности, политическую ситуацию и историю. Мы предполагаем, что во многом именно поэтому уже в середине 1920‑х жанр «дружеского шаржа» в советской печати становится экзотическим, всегда подчеркнуто авторским, в том числе стилистически (автор шаржа своим уникальным стилем удостоверяет, что речь идет о личном дружеском взгляде на конкретного индивидуума), и постепенно противопоставляется карикатуре, на удивление легче поддававшейся «коллективизации». Стилистика советской карикатуры 1930‑х годов у разных авторов постепенно сближается – и уже во второй половине следующего десятилетия лишь очень внимательный читатель прессы с большим стажем отличит сатирическую карикатуру Ганфа от работы Ефимова. Классовый взгляд на объекты сатиры, конечно, может иметь вариации – но эмоции, диктуемые карикатуристом потребителю карикатуры, становятся все более интенсивными и нормируемыми. К 1935 году двусмысленности и возможности разночтений из газетной карикатуры пропадут полностью.

Впрочем, это скорее траектория именно газетной карикатуры – она с середины 1920‑х годов уступает в заостренности и экспрессивности журнальной, да и в целом карикатура становится скорее журнальным, чем газетным жанром. Самим карикатуристам это особенно не вредит: подавляющее большинство сатирических и юмористических журналов 1920‑х формально являются приложениями к популярным газетам, их экономика в силу этого неотделима от экономики газет (точнее, газетные редакции и издают такое приложение в расчете на рост тиражей и объемов рекламы, на увеличение престижа «материнской» газеты, на общую популярность «торговой марки» конкретной газеты, наконец, просто в расчете на увеличение оборотов – напомним, речь идет о нэпе). Но газетные и журнальные аудитории в 1920‑х годах расходятся. Сатирические приложения к газетам становятся отдельными журналами со своими редколлегиями, штатом и бухгалтериями намного позже, чем начинают продаваться отдельно от газет – и покупают их (и подписываются на них отдельно, что становится правилом почти сразу) другие читатели. Газета по-прежнему – источник официальной информации, развлекательная компонента в ней допустима лишь на последних страницах, переходящих в приложение, – и карикатуре так или иначе приходится перемещаться туда, где ее видит аудитория непартийная, менее политизированная и более нишевая. К поздним 1920‑м просветительское значение карикатуры снижается. Прагматика чтения газет и журналов стремительно расходится. Поэтому не удивительна и своеобразная «геттоизация» карикатуристов в «Крокодиле», для которого в 1930 году потеря статуса приложения к главной газете страны, «Правде», была в известном смысле повышением: «Крокодил» становится общенациональным монополистом официально одобренного юмора, в том числе визуального. В остальных журналах карикатура постепенно вытесняется на отдельные страницы, то же самое происходит и с газетами: юмористические и тематические «полосы», «подвалы», «рубрики» изолируют карикатуру, которая ранее нередко сопровождала неюмористические тексты, иллюстрировала их и служила альтернативным каналом объяснения их смысла. Вернуть карикатуру на первую полосу серьезной газеты могли лишь чрезвычайные обстоятельства – например, общенациональная кампания ненависти. Но в этом случае юмор был принципиально недопустим – только сатира, максимально жесткая и экспрессивная, унижающая врага и прославляющая моральную (визуально совпадающую с физической) мощь партийно-коммунистической, пролетарской стороны. В этом случае, как и в газетно-журнальной риторике, важнейшим было произнесение и визуализация лозунгов, как в Гражданскую войну, – и карикатура вновь обращалась плакатом. В свою очередь, «добрый» (неагрессивный) визуальный юмор, помимо «Крокодила», перетекал на страницы специализированных журналов – детских и женских.