Автобиография. Вместе с Нуреевым

Рудольф Нуреев… Теперь это имя было у всех на устах. Такого не случалось со времен Фрэнка Синатры, Элвиса Пресли и нескольких других суперзвезд. Повсюду восторженные фанаты истерически кричали, визжали, плакали от счастья при виде своего обожаемого кумира, хотя на сей раз, это чудо свершил не киноэкран и не шоу-бизнес, – оно возникло из хрупкого и вечного искусства танца, которое благодаря этому выдающемуся феномену повергало в экстаз всех без исключения – и в столицах, и в самом дальнем захолустье. Но как же все это было далеко от моих финансовых проблем, от непрерывных поисков средств, которые позволили бы мне создать новые балеты и добиться успеха моей труппы!

Рудольф не отличался красотой в общепринятом смысле этого слова – среднего роста, гибкий, мощный, крепкие бедра, мускулистые, но коротковатые ноги, плоская, как у мальчика-переростка, грудная клетка, сильные руки, чувственный рот с ложбинкой на верхней губе, нагловатая ухмылка шпаны, карие глаза с золотистыми искорками, слегка вогнутый нос и шевелюра изменчивого цвета, как песок на солнце. В общем, ничего необычного, но стоило ему кем-то заинтересоваться, как он завоевывал этого человека с первого взгляда – вопрошающего и словно говорившего: «Вы мне нравитесь, надеюсь, мы поладим?», и тут же начиналась сцена обольщения; в такие минуты он бывал совершенно неотразим. Под воздействием обаяния – какого-то особого обаяния, вы становились воском в его руках, это был истинный гипноз: он мог делать с вами что угодно, но именно в тот момент, когда вы уже готовились сдаться ему на милость, он бесцеремонно отворачивался и шел искать себе другую добычу.

Для нападения и отпора словарь Рудольфа был неизменным: либо русское слово «п…», спонтанно вырывавшееся у него в момент раздражения, либо, на втором месте, «fuck yoursef», куда более понятное в англоговорящих странах, где он гастролировал. Как правило, это ругательство, попадавшее прямо в цель, до того шокировало собеседника, что он от неожиданности буквально терял дар речи. Однако Нуреев, с присущей ему интуицией, моментально находил какое-нибудь остроумное словцо, вызывавшее улыбки окружающих, которые тут же все ему прощали.

Пара Фонтейн-Нуреев[71], впервые станцевавшая «Жизель» на сцене старой Метрополитен-опера на Бродвее, поистине незабываема. Их версию этого знаменитого классического балета XIX века прославило то, что они исполняли его как современную постановку: вместо застывшей хореографии, не менявшейся с незапамятных времен, они предложили свою собственную трактовку, проникнутую глубоким чувством и страстью, окрашенную скорбью и совершенно вневременную. В том, как они смотрели друг на друга, как бережно касались друг друга, видно было, что их третьим партнером стала любовь, точно Святой Дух, витавший меж ними.

И вот случилось непредвиденное: меня срочно доставили в американский госпиталь, где сразу же прооперировали по поводу кишечной непроходимости; я уж было совсем распрощался с жизнью. Несколько дней спустя включаю телевизор, чтобы посмотреть «Новости», и слышу, как «говорящая голова» объявляет о моей неминуемой смерти. К счастью, мне все же удалось выплыть к благословенному берегу выздоровления. В одно прекрасное утро раздался стук в дверь моей палаты, и – кто бы вы думали, стоял на пороге с цветами в руках? – Марго! Она пришла, по ее словам, навестить меня и заодно попросить поставить для нее новый балет в Ковент-Гарден.

Не знаю, что ею руководило, – может быть, она просто хотела подбодрить меня и поэтому предложила то, что я люблю больше всего на свете – создание нового спектакля, да еще для нее и для ее Нуреева. Мне очень хотелось сразу ответить согласием, но я был так слаб, что ничего не мог обещать. Тут пришла моя жена и все взяла в свои руки, сказав мне: «Я это улажу»; вот тогда я спокойно заснул.

После долгого периода выздоровления настал день, когда я, оказавшись перед балетным станком и зеркалом в качестве свидетеля, снова взялся за работу в ожидании наития, которое позволило бы мне сочинить новый балет для моей прославленной английской подруги.

Либретто я написал совместно с Жаном Ко; Мариус Констан работал над музыкой[72]. И вот начал рождаться балет «Потерянный рай» по сюжету Мильтона[73]. Я был еще очень слаб и все же поехал в Лондон, на встречу со «священным чудовищем»[74] – Нуреевым, которому посчастливилось найти опору в королеве английского балета; моя супруга Зизи[75], которой мне так не хватало в этом путешествии, осталась в Париже, где она играла в спектакле «Дама от “Максима”» и занималась нашей любимой маленькой дочкой.

Итак, я прибыл в Лондон и поселился в роскошной съемной квартире, окнами в Холленд-парк, где детишки, юные девицы и их кавалеры забавлялись всевозможными шумными играми – впрочем, довольно милыми, если учесть, что их отличала знаменитая флегма, свойственная британским подданным.