Автоквирография

– А что? Думаешь, они пригласили бы тебя на ужин, если бы понимали, каков расклад? Для этой семьи ты дьявол, заманивающий их сыночка в ад.

– В ад они не верят, – поправляю я, стараясь отнять телефон. – Не говори так!

– Себастьян тебя и по мормонизму натаскивает?

– Об этом мне известно от мамы. Я просто хочу узнать его получше, а для этого нужно понять, чем он живет.

На мое лицемерие Хейли не купится.

– Да-да, конечно! Я именно об этом. Себастьян рассказывает, что мормоны вот-вот признают гомосексуальные браки? А с тем, что конверсионная терапия – страшная жестокость, они тоже согласны? – саркастически интересуется сестра. – Вряд ли ему чудесным образом откроется, что ты для него дороже Бога, или Иисуса, или Джозефа Смита. Ужин – затея та еще!

Слова Хейли бередят кровоточащую рану у меня в груди. Стремительный выпад, и я вырываю сотовый у нее из рук.

– Ты говнюк!

При втором посещении дом Себастьяна пугает меня все так же сильно. Внешним видом он дает исчерпывающую информацию о своих обитателях. Итак, здесь живет белая семья, они аккуратисты, но не патологические чистоплюи. От дома веет гостеприимством и безопасностью, хотя я чувствую, что смогу здесь напортачить: сломать, залапать что-нибудь или кого-нибудь, например их старшего сына.

В открытом гараже стоят «субурбан» Бразеров и «лексус» поновее, наверняка бабушки и деда. Увидев свое отражение в окне с пассажирской стороны, я начинаю психовать в два раза сильнее. Как выдержать ужин с самой правильной семьей Прово и не показать, что я умираю от любви?

Может, Хейли не ошиблась: затея та еще.

Собравшись с духом, я нажимаю на кнопку звонка. По дому разносится трель, потом слышится голос Себастьяна: «Я открою!»

Меня тотчас бросает в дрожь.

Дверь распахивается, и на крыльце резко заканчивается кислород. Себастьяна я не видел с семинара, прошедшего в непонятном мне молчании. Тогда он не мог даже смотреть на меня, зато сейчас смотрит. Все нейроны с маркером «Зачем я здесь?» тают в серый клейстер.

Закрыв дверь за собой, Себастьян выходит на крыльцо. На нем классические брюки и белоснежная рубашка, расстегнутая на вороте. Видны гладкая шея и ключица, просматривается грудь… Еще немного, и у меня потекут слюни.

Может… Себастьян повязывал галстук, но снял его для меня?

– Спасибо, что пришел.

От отчаяния подскакивает пульс, от страха облажаться колет в сердце. Хочется с порога заверить, что все главы будут переписаны, но я лишь благодарю за приглашение.

– Так, предупреждаю сразу: будет скучновато, – говорит Себастьян и кивает на дверь: пошли, мол. – Еще разговор, к сожалению, может зайти о церкви. – Он запускает руку себе в волосы, и я тут же вспоминаю, как касался их на вершине горы. – По-другому мои родные не могут.

– Шутишь, да? Посмотри на меня, я обожаю разговоры о церкви.

– Да, конечно! – смеется Себастьян, приглаживает себе волосы, поправляет рубашку и тянется к дверной ручке.

Я накрываю его ладонь своей: подожди секунду!

– Ощущения странноватые или это у меня нервы шалят?

Ясно, что я провоцирую его намекнуть, что он помнит о случившемся на прогулке и не жалеет об этом.

Его ответ – лучшее, что я слышал за всю гребаную неделю.

– Нервы шалят не только у тебя. – Себастьян заглядывает мне в глаза и улыбается. Ничего прекраснее я в жизни не видел, семейным фото, что украшают комнаты, такая улыбка и не снилась.

– Я переписываю свой роман! – выдаю я, поддавшись порыву.

У Себастьяна глаза лезут на лоб.

– Правда?

– Угу. – Я тяжело сглатываю: бешеный пульс не дает нормально дышать. – Постоянно думаю… об этом, но понимаю, что такое сдавать нельзя. – Тревожная перспектива переписывать главы и радость от встречи с Себастьяном завязываются в животе тугим узлом. Меня колотит, и ложь срывается будто сама собой. – Я уже по новой начал.

Очевидно, именно это хотел услышать Себастьян, потому что он мгновенно светлеет лицом.

– Отлично. Я могу тебе помочь. – Три секунды он смотрит мне на губы, потом заглядывает в глаза. – Готов?

Я киваю. Себастьян открывает дверь, дарит мне еще один ободряющий взгляд, и мы переступаем порог.

В доме пахнет свежим хлебом и жареной индейкой; на улице чуть холоднее, поэтому окна слегка запотели. Вслед за Себастьяном я прохожу мимо малой гостиной в передней части дома – «И снова привет, фото семнадцатилетнего красавца Себастьяна! Привет, бесконечные Иисусы! Привет, мрачная плакетка!» – в конец коридора, где с одной стороны большая гостиная, с другой – кухня.

Мужчина, предположительно отец Себастьяна, смотрит там телевизор. Увидев нас, он встает. Он буквально на пару дюймов выше Себастьяна, именно от него унаследовавшего светло-каштановые волосы и веселое добродушие. Не знаю, чего я ожидал от него – может, большей импозантности? – но протянутая для рукопожатия рука и сногсшибательная, как у сына, улыбка застают врасплох.

– Ты Таннер, да? – Ярко-голубые глаза мистера Бразера лучатся умиротворенностью. – Я много о тебе слышал.

Он… и что теперь?!

Я бросаю на Себастьяна вопросительные взгляды, но он демонстративно смотрит в другую сторону.