Автопортрет неизвестного

– Давай оставим, – сказал Игнат. – Иногда можно вот так, уйти в лирику. Да, и вот еще что. Виктор Яковлевич сказал, что ты все напутала с польским академиком. Наверное, он сказал, ты имела в виду Якуба Оскаровича Парнаса. Он правда жил в этом доме. Судьба похожа. Поляк, приехал в СССР, великий биохимик, получил все чины и звания, ордена и посты, потом арестован и погиб на первом же допросе. Но есть и разница. Парнас приехал в СССР в тридцать девятом. Он не от Пилсудского спасался, а просто оказался во Львове, когда Львов по пакту отошел к СССР. Ну, конечно, его не силой увезли, а задобрили, наверное. И самое главное: Парнаса арестовали в сорок девятом, а вовсе он не исчез в тридцать четвертом. И еще: этот замечательный дом построен в тридцать восьмом. То есть и сам Алабин не мог там оказаться в тридцать пятом.

– Спасибо, – сказала Юля. – Сама знаю. Давай дальше. Готов?

Года полтора-два прошло, и Марина Капустина пришла к Алабину.

Мастерская. Алабин сидит на своем любимом стуле. На табурете лежит палитра. Рядом – раскрытый ящик с тюбиками. Он выдавливает краски, готовясь к работе.

Звонок. Через приоткрытые двери он видит, как Аня выбегает из кухни, открывает. Голоса. Через полминуты входит Марина Капустина, красивая, тонкая, в шляпке с вуалью, в английском пиджаке.

– Здоров, Мариша! – Алабин привстал ей навстречу. – Извини, руки грязные! – Протянул ей предплечье; она растерянно коснулась ладонью его локтя. – Садись давай. Анюта, сооруди нам чайку для начала.

– У меня обед готов! – В комнату вошла Аня. – Давайте обедать?

– Вот и славно! Обедаем! Обедаем? – спросил Алабин у Марины.

– А мы, Марина Дмитриевна, как раз о вас говорили, – сказала Аня.

– Она не Дмитриевна, – поправил Алабин. – Она Демидовна. А если уж точно по паспорту, то вообще Диомидовна, редкое отчество.

– Извините, Марина Ди-о-ми-довна.

– Ничего, ничего, что́ вы, – сказала Марина. – Пускай Дмитриевна. Папу тоже все звали Дмитрий Антонович. Хотя на самом деле он был Диомид Амвросиевич. Или просто Марина.

– Я тут решила у вас помощи просить, – продолжала Аня, улыбнувшись смешному имени-отчеству Марининого родителя. – Хочу гардероб обновить, а вы женщина со вкусом. Вы мне, если можно, хорошую портниху посоветуете?

– Да, – улыбнулась в ответ Марина. – Да, да, конечно.

– Пошли в столовую. – Алабин налил на тряпку керосин, протер руки, встал, пошевелил плечами, разминая ссутуленную спину. – Идите, девушки. Я сейчас руки мылом – и к вам.

– Петя, – сказала Марина. – В пятницу было собрание. Вынесли решение, что Антон сознательно развивает бесперспективное направление, сознательно саботирует план реконструкции Москвы…

– Аня! – нахмурился Алабин. – У тебя там что-то подгорает! – И громко потянул носом, поморщившись.

– Да, да! – сказала Аня, но никуда не ушла.

– Но это же неправда! – взмахнула рукой Марина.

– Анюта! Ты что, не слышишь?! – нахмурился Алабин.

– Нет! – закричала Марина. – Пусть она тоже знает! Это же ложь! Это клевета! У него своя градостроительная теория, и он ее открыто защищал. Ну и что?

– Тебе, может, и ничего, но – планирующие инстанции имеют свой интерес, и вообще здоровая критика. Не пори горячку.

– При чем тут инстанции? В стране работают десятки архитектурных мастерских, выпускают сотни проектов…

– Извини, – перебил Алабин, – я в этом слабо разбираюсь.

– И в каждом проекте свой подход, своя идея, при чем тут сознательно-бесперспективно, Петя, пойми…

В комнату вошел Вася.

– Я, конечно, – сказал он, – не специалист в области градостроительства…

– Я тоже! – оборвал его Алабин.

Марина уселась в кресло у одноногого столика.

Алабин снова сел на стул, снова стал разбирать тюбики.

– Руки же запачкаешь! – сказала Аня.

Он отмахнулся.

– Послезавтра заседание ректората. У Антона забирают кафедру, уже все решено.

– Вы не расстраивайтесь, Марина… Марина Дмитриевна…

– Раскопали какую-то прошлогоднюю статью. Теперь Антон, оказывается, неразоружившийся фашист.

– Я устала, – сказала Юля. – На сегодня всё. Сколько мы сделали?

– Мало, – сказал Игнат. – Меньше четверти листа.