Автопортрет неизвестного

– Уф-ф! Слава богу. Наконец-то. Перерыв, перерыв. Раздень меня медленно, – сказала она, но через полминуты поторопила: – Ну нельзя так буквально! Побыстрее, ну!

– Ты же сама сказала медленно!

– Господи! Медленно – в смысле не так, чтоб задрать юбку и сорвать трусы. Медленно в смысле вдумчиво. Но все-таки не в час по чайной ложке…

18.

В конце войны в Москве открылись «коммерческие магазины». Там все было невероятно дорого, но у Алабина были деньги. Он иногда туда заходил.

Кажется, это было уже после победы, летом сорок пятого. Он увидел там Марину Капустину. Она ела пирожное, отвернувшись к окну. Он ее увидел в окно, проходя мимо. Она ела, наслаждаясь этим кусочком сладкого теста, у нее дрожали руки, она слизывала с пальцев порошинки сахарной пудры, она сильнее всего боялась выронить пирожное, и тосковала, что его остается все меньше и меньше, и хотела продлить удовольствие, и видно было, что хочет оставить недоеденный кусочек на вечер или на завтра, но не может удержаться и жалобно отъедает еще чуть-чуть.

Алабин испугался, что сейчас умрет: так сильно заболело сердце, и стеснилось дыхание, и слезы едва не полились из глаз.

Он постоял, пришел в себя, потом вошел в магазин. Взял Марину за руку и сказал:

– Пойдем ко мне.

Она пошла за ним молча и только на полдороге спросила:

– А Таня как же?

– И Таню возьмем, – сказал он.

– Я тебе говорила, что Антон умер?

– Да. Еще до войны, – сказал Алабин. – Ты приходила и рассказала. Ужасно.

– Я забыла, – сказала она. – Я почти все забыла.

– Они поженились официально? – спросил Игнат.

– Да, – сказала Юля. – Он прописал к себе ее и Таню. Вот она вернулась к нему. Помнишь, как он умолял ее в тридцать пятом? Но вообще-то грустная история. Как сказано у Чехова в рассказе «Кошмар» – не любовь, а жалость. Хотя они в конце двадцатых были почти что мужем и женой – там, в Хлыновском тупике, на чердаке у Саула Марковича Гиткина, – сейчас им было трудно сойтись вновь. Поначалу, с самого первого дня, Марина спала в Васиной комнате, а Таня – на диване в гостиной. А спальня была за гостиной, там, где у Перегудова кабинет, ты помнишь?

– Да, конечно, – Игнат пощелкал мышью, – вот, я план квартиры нарисовал.

Алабину было как-то неловко приглашать ее в постель, в которой он спал с Аней. Тем более чтобы она потом по всем делам проходила через Танину комнату. Идти к Марине мимо спящей Тани – а на самом деле не спящей, а полночи лежащей с книгой – тоже было как-то неудобно. И неизвестно было, как Марина его встретит. Смешно, если он в пижаме пройдет мимо Тани, а через пять минут вернется, почесывая скулу, а Таня еще что-то сочувственное скажет… Вот если бы они сразу так разлеглись – Таня в дальней комнатке, а Марина в гостиной, – тогда другое дело. Кстати, Алабин так и предлагал. Но Марина как увидела ту комнату, так сразу в нее нырнула. Наверное, нарочно, чтобы подальше ото всех. Ну и ладно.

Хотя месяца через два все как-то образовалось, без участия Алабина. Просто Таня ему вдруг сказала: «А ничего, если мы с мамой поменяемся?» Она звала ее мамой, хотя Марина была ей не родная и старше ее всего на каких-то десять лет. «Конечно, ничего, очень хорошо». Наверное, Марина сама так решила. Ну решила, и слава богу. Хотя ничего хорошего, вы уж извините. То, что было в двадцать шестом, в сорок шестом уже не могло повториться. А времени, чтобы превратить любовь двадцатилетних в любовь сорокалетних, у них уже не было: это время ушло на другие любови, на другие страдания и радости.