Автопортрет неизвестного

Тем более что у Марины сильно испортился характер. Она вдруг возненавидела Таню. Ей показалось, что Таня заигрывает с Алабиным, что было совершенно беспочвенно – по той же самой причине, по которой Таня намертво отказалась от Васиной любви. Но Марина то ли этого не понимала, то ли забывала – она вообще с каждым месяцем становилась все забывчивее, все рассеяннее, все нелепее в одежде и все сильнее любила сладкое. Она, видя, как Таня дружески похлопывает Алабина по плечу, кричала ей неприличные слова, грозилась убежать из дому, грозилась выброситься из окна. Добро бы при этом она страстно обожала Алабина, так нет же: бывали недели, когда она с ним не разговаривала, бывали месяцы, когда она его вообще до себя не допускала.

По старой памяти Алабин зашел к профессору Гиляровскому. Тот теперь был директором НИИ психиатрии, но все еще работал во Втором Медицинском, заведовал кафедрой.

– Приводите, – сказал он.

Но Марина решительно отказалась идти к врачу, хотя Алабин даже не намекнул, к какому. Как раз у нее был кашель, затяжной бронхит, и можно было бы показать ее психиатру в ходе консультаций, обходя кабинет за кабинетом в институтской клинике. Марина, наверное, каким-то утробным чутьем поняла, чем дело пахнет, и в сотый раз пригрозила самоубийством.

Алабин умолил Гиляровского за огромные деньги сделать частный визит, причем в виде гостя, в виде знакомого, а не врача. Гиляровский объяснял, что это нарушение врачебной этики, и вообще психиатры этого не любят. «Больной должен знать, что перед ним врач, а не приятель мужа сестры! Иначе не получится лечения». Алабин чуть ли не на колени встал.

Гиляровский пришел, выпил чаю, поговорил с Алабиным. Марине было сказано, что это заместитель директора Саратовского художественного музея. Алабин рассказывал о московских выставках, показывал работы. Марина и Таня тоже пили чай и принимали участие в разговоре. Через час Гиляровский засобирался уходить. Алабин проводил его к лифту. Передал конверт с гонораром. Вопросительно взглянул на него. Тот покосился на дверь. Приехал лифт. Алабин распахнул дверь, зашел в кабину вместе с профессором. Нажал кнопку первого этажа.

– Я могу вам только посочувствовать, – вздохнул Гиляровский.

– А подробности? Может быть, я зайду к вам на кафедру? Когда можно?

– Ради бога. Хоть завтра. Но какие тут подробности? Колониальная больная.

Алабин понял, о чем идет речь. Больная для «колонии», так называли загородные психиатрические интернаты.

– Молодая дама – ее родная дочь? – спросил Гиляровский.

– Нет, падчерица.

– Тоже неблагополучная. Но хорошо скомпенсированная, не должна сорваться. Ну, а здесь уж, дорогой Петр Никитич… – Гиляровский почесал бородку. – Госпитализировать нет смысла. Разве что вам самому захочется отдохнуть. Обращайтесь.

Лифт приехал на первый этаж. Алабин пожал профессору руку, но дальше провожать не стал, закрыл дверцы и поехал наверх.

Через полгода он тоже ехал в лифте наверх, вместе с Таней, они встретились у самого подъезда, болтали, шутили и даже – по Таниной привычке – толкались плечами и обнимались: зачем-то она взяла эту моду, может быть, нарочно, маму дразнить. Прикосновения к Тане – рослой, полногрудой, сравнительно молодой женщине – никак не будоражили Алабина, и это ему было забавно. Они ехали в лифте, подшучивая и посмеиваясь, словно бы набирая веселья перед тем, как войти в мрачное издерганное безумие квартиры, как ныряльщик набирает воздух перед погружением. Вышли из лифта и увидели на двери лист бумаги со словом «Счастливо!» Таня быстро отворила, сказала Алабину: «Постойте здесь!» – бросилась внутрь, через две секунды вернулась, закрыла дверь всем телом: «Не заходите, умоляю! Милицию вызывайте!» Алабин оттолкнул ее и вошел. Марина висела в гостиной на люстре. Ковер был сильно отодвинут в сторону. Стул валялся. На паркете была лужица.

Алабин бросился к Марине, но едва прикоснулся к еще теплой ее руке, едва обнял ее колени, как она рухнула на пол вместе с люстрой, которая громко разбилась, и осколки стекла запутались в Марининых волосах.

Милиция приехала через пять минут. Потом «скорая».

Профессор Гиляровский дал письменные показания и медицинское заключение, поэтому все было в порядке.

Но жить в этой квартире больше не было сил.

Алабин договорился в домоуправлении и вместе с Таней переехал в другую квартиру в этом же доме. В маленькую, сбоку арки – оттого и маленькая, и неудобная – две смежные комнаты. Алабин поселился в дальней комнате, то есть как бы в кабинете, а Таня – в проходной, то есть как бы в гостиной, если считать, что эта квартира – обрезанный вариант его бывших апартаментов. А огромный зал, где была его мастерская, и две маленьких комнаты – их съела арка, громадная, до третьего этажа включительно.

Та самая арка, в которую въезжал черный автомобиль Кольки Колдунова, а Алабин смотрел на это с балкона.