Автор и герой в эстетическом событии

¹³² Эстетика К. Фидлера (1841–1895), отправляющаяся от живописи, подчеркивала важность формы как сущности искусства (Fiedler К. Uber den Ursprung der Kimstlerischen Tatigkeit. Leipzig, 1887). Полемизируя с теориями подражания, Фидлер показал, что представление тела до деятельности художника в столь же малой степени можно мыслить существующим, как теорию атомов – до исследования физика. Мир нигде не дан нам просто так, чтобы оставалось только воспроизвести его, считал Фидлер; дается лишь материал, из которого мы должны построить мир. А. Гильдебранд (1848–1921) творчески применил теорию Фидлера к скульптуре; в создании формы он особое значение придавал той точке зрения, с которой созерцается явление природы в его вечной смене: «Для художника изображение природы сводится к изображению мира форм, уже переработанных его представлением и перечеканенных в пространственные ценности воздействия» (Гильдебранд А. Проблема формы в изобразительном искусстве // Указ. изд. С. 23). См. также прим. 29. Э. Ганслик (1825–1904), музыкант, композитор и теоретик, создал музыкальную эстетику, отстаивающую специфическую «музыкальность» – и при этом нераздельность формы, содержания и материала данного вида искусства. «Содержание музыки, – согласно Ганслику, – движущиеся звуковые формы», а отнюдь не «чувства», как часто приходится слышать (см.: Ганслик Э. О музыкально-прекрасном. М., 1895. С. 67). В этом смысле, по мнению Ганслика, музыка ничего не «выражает». А. Ригль (1858–1905) ввел понятие «воли к искусству», творческого стремления художника, ставящего перед собою эстетические цели и создающего ценности искусства (Riegl A. Spatromische Kunst Industrie. Vienna, 1901). С. Витасек (1870–1915) – австрийский философ и психолог (автор исследований «Zur psychologischen Analyse der Asthetischen Einfuhlung», 1901; «Giindzuge der allgemeinen Asthetik», 1904). См. прим. 85. Создаваемая в 20-е года поэтапно эстетика Бахтина в значительной мере была полемически обращена против представлений русских формалистов; прежде всего, надо назвать в связи с этим фундаментальный бахтинский трактат 1924 г. СМФ и книгу ФМЛ, изданную в 1928 г. (см. также статью 1929 г.: Волошинов В. О границах поэтики и лингвистики). Выдвигая в противовес формалистам задачу создания философской эстетики, Бахтин опровергал свойственные их принципам «материализацию», «овеществление» художественного произведения, игнорирование ими личностного, «ответственного» момента художественного творчества, – в более же поздних работах критиковал формализм с позиций теории «социального общения» и «социальной оценки», восходящей, скорее, к представлениям М. Гюйо (как автора книги «Искусство с точки зрения социологии», русский пер. 1891 г.) и Г. Когена, чем к неоднократно упоминаемому им в те годы марксизму. В связи с Кантом ср.: «…Формализм Канта – непоследовательный. <…> Формалистическая тенденция, ясно выступающая в “Аналитике прекрасного”, борется у Канта с противоположной тенденцией видеть за искусством способность выражения “эстетических идей”, а в поэзии – возвышающуюся до способности выражения “идеала”» (Асмус В.Ф. И. Кант о «гении» в художественном творчестве ⁄⁄ Из истории эстетической мысли нового времени. М., 1959. С. 25).

¹³³ Ср. прим. 96; также прим. 124. Многократное обращение Бахтина к понятию «эстетический объект» не выявляет единого устойчивого смысла этого понятия; кажется, неизменным остается одно противопоставление Бахтиным «эстетического объекта» – в его невещественности – «материальной форме». По нашему убеждению, это связано с тем, что основные бахтинские категории на протяжении творческого пути мыслителя диалектически, от работы к работе, меняются.

¹³⁴ В более поздних трудах по эстетике собственно словесного творчества (к которым относится, прежде всего, совокупность работ 30-х годов по теории романа) представления общей эстетики (отчасти связанные с изобразительными искусствами) – идеи вненаходимости, общения автора с героем и т. п. – Бахтиным были применены к искусству слова. Отчасти это было подготовлено в книге МФЯ. Так, в III части книги, в главе II («Экспозиция проблемы “чужой речи”») Бахтин пишет о том, что темой речи может быть не только предмет, но и другое высказывание, и обозначает виды взаимодействия чужой и авторской речи как стили «скульптурный» и «живописный», – при этом не подразумевается никакой наглядности и говорится исключительно о языке. В связи же с романом Бахтин выражает следующее убеждение: «Для романного жанра характерен не образ человека самого по себе, а именно образ языка» (Ср. ВЛЭ, 149).

¹³⁵ О слове как «социальном знаке», с одной стороны, и определенным образом понятом «высказывании» – с другой см.: МФЯ. Ч. I, гл. I и ч. II, гл. II, III; ч. III соотв.