Автор и герой в эстетическом событии

²³⁰ Имеется в виду эстетическое учение Канта: Кант считал суждение вкуса собственно эстетическим, «чистым», если только оно является оценкой «свободной», «чистой» красоты, исключающей наличие какой бы то ни было посторонней цели. Этому требованию Канта удовлетворяют искусства типа тех, которые перечисляет Бахтин; ср.: «…Рисунки a la grecque, орнамент из листьев, вырезанный на картинных рамах, обоях, и т. д., сами по себе ничего не означают: они ничего не представляют – никакого подводимого под определенное понятие объекта; они свободная красота. К этому же роду можно отнести и то, что в музыке называется фантазиями (без темы), да и всякую музыку без текста» (Кант И. Критика способности суждения // Указ. изд. С. 233).

²³¹ Бахтин здесь полемизирует с кантианской музыкальной эстетикой Э. Ганслика, отстаивавшего самостоятельность, замкнутость в себе музыкальной стихии. Ср.: «Содержание музыки – движущиеся звуковые формы»; «В музыке <…> мы видим содержание и форму, материал и обработку, образ и идею слитыми в неразрывном единстве», – такова, по Ганслику специфика музыки в ряду других искусств (см.: Ганслик Э. О музыкально-прекрасном. М., 1895. С. 67, 174 соотв.).

²³² «Большой стиль» – термин Вяч. Иванова (см. его статью «Манера, лицо и стиль»: Иванов Вяч. Борозды и межи. М., 1916), используемый им в его концепции «всенародного», «соборного» искусства; последнее, по мысли Иванова, является «отражением народного бытия» (см.: Иванов Вяч. Копье Афины // Иванов Вяч. По звездам. Указ. изд. С. 43) и противостоит «малому» – в частности, «интимному» и «келейному» искусству. «Большой стиль, – пишет Иванов, – требует окончательной жертвы личности, целостной самоотдачи началу объективному и вселенскому» (Иванов Вяч. Манера, лицо и стиль // Указ. изд. С. 170). Данное понятие, воспринятое Бахтиным от Иванова, стало рабочей категорией ряда бахтинских исследований: как и Иванова, Бахтина интересовало именно «большое», а не субъективное искусство. Представление о «большом» искусстве и «большом» стиле являются основополагающими для книги Бахтина о Рабле: стиль Рабле в характеристиках Бахтина предстает именно как «большой» – «последнее слово самого Рабле – это веселое, вольное и абсолютно трезвое народное слово» (Р, 501).

²³³ Таким стремлением отличался русский символизм: культура символизма тяготела к стиранию граней между искусством и жизнью – бытом, с одной стороны, и религией – с другой.

²³⁴ Диалогическая поэтика Достоевского с точки зрения, представленной в «Авторе и герое…» – как раз пример «кризиса авторства»; см. также ниже о приближении эстетической «вненаходимости» к этической.

²³⁵ См. прим. 234.

²³⁶ См. прим. 193.

²³⁷ Ср.:ФП, 76.

²³⁸ Ср: ИО.

²³⁹ Ср. прим. 203.

Примечания к работе «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве»

Трактат написан в 1924 году в Витебске. Впервые опубликован в ВЛЭ (с. 6—71), вторичная публикация – в ЛКС (с. 26–89).

Если эстетические идеи АГ вплотную примыкают к представлениям «философской антропологии» Бахтина, то СМФ, где обоснована бахтинская «общая эстетика», пользуется теми категориями – и более того, написан в том философском стиле, которые были свойственны авторитетным в 1910—1920-х годах европейским трудам по эстетике (И. Кон, Б. Христиансен, А. Гильдебранд и др.). Однако выраженные в терминах «содержание», «материал», «форма», интуиции АГ являются основополагающими и для СМФ. Свою «общую эстетику» Бахтин рассматривал в качестве особого аспекта «философии поступка», «бытия-события»; на поле эстетики Бахтин решал фактически ту фундаментальную задачу, которую поставил себе в ФП – задачу соединения «мира культуры» и «мира жизни».