Автор Исландии

– Да… знаю, – ответила она и снова заплакала, не в силах сдержаться. И у меня на глаза навернулись слезы. Так мы стояли вдвоем посреди Пляжной улицы под тусклым фонарем в темноте, а из жиротопни у устья фьорда доносилось утробное урчание. Через еще несколько мгновений я собрал все свое мужество и сказал:

– И все же не теряй веры. Все образуется.

– Да, – ответила она, вытерла глаза и хлюпнула носом. Матерь блага.

– Спокойной ночи, – сказал я и поплелся домой, в Дом-с-трубой.

Глава 39

Фридтьоув начал работать в винном магазине. Как же быстро он оклемался! Ведь всего две недели назад я нашел его между кочек в Хельской долине и передал в заботливые руки здесь, во Фьёрде. Самому мне потребовался почти месяц, чтоб полностью выздороветь после смерти, а этот долговязик всего через пять дней выписался из Больницы и сейчас вышел на работу! Стал пожилым, бодрым на вид и, судя по всему, хорошо вписался в жизнь городка, и у него даже появились знакомые; я видел, как он однажды шел с ними вдоль фьорда.

Что за ерунда, в самом деле? Значит, мне так и не суждено, чтоб этот человек от меня отстал? Разве у писателя нет права на то, чтоб критик оставил его в покое? Хотя бы после смерти? И кто разрешил Фридтьоуву жить после смерти в моей книге? И как это получилось, разве в мир этой книги не допускают только на особых условиях? Или кто угодно (хотя в данном случае – неугодно) может взять и появиться в этом произведении после своей смерти? Может. Те люди на склоне горы – это на самом деле покойные читатели? Тогда в конечном итоге Фьёрд рискует стать весьма густонаселенным, и там не хватит домов на всех, кто так или иначе связан с этой книгой.

И почему он устроился на работу именно в винный магазин? Мне приходилось по несколько раз в неделю здороваться с ним. Ведь я начал выпивать.

Винный магазин располагался около Площадки, и я пытался за один раз накупить там столько, сколько мог унести в город. Каждый раз – по шесть бутылок красного вина. Мне было нужно три, чтоб захмелеть, и еще три, чтоб поддержать это состояние, но напиться до полной отключки я не мог. И, как бы то ни было, кроме красного вина на меня вообще ничего не действовало. Более крепкие напитки согревали меня изнутри, а потом безо всякого действия растворялись в этом долбленом стволе – моем организме. А с красным вином было примерно как с кофе: ему как-то удавалось вызвать у меня румянец.

Фридтьоув был ужасным продавцом. Обстановка в магазине была старинная, красивая: обслуживание покупателей происходило через стол, он доставал за один раз по одной бутылке, долго выбивал стоимость, подавал мне сдачу и косился на мои шесть бутылок, со смиренной интонацией произнося: «Прошу, хорошего вечера». Проклятый…

Я тратил на вино все свои деньги. Я твердо решил не платить старушенции за то, что она меня общупывает. Я получил работу в еженедельнике «Восточнофьордовец», как только сотрудник, работавший там летом, уехал в столицу на учебу; сидел вместе с Эмилем Гвюдмюндссоном – славным малым (который и одолжил мне тот красный «Бьюик») под самой крышей кооператива. Сквозь стену было слышно, как агроном Баурд горячится по телефону: наши конторы были в соседних комнатах. В целом я был рад снова получить возможность повоевать с черным «Ундервудом», но желание работать уже ушло: вино оставалось единственным, что не давало черноте с головой захлестнуть меня. Нелегко, если человеку, всю жизнь потратившему на художественный вымысел, приходится действовать только в рамках правды. «У судов из Фьёрда богатый улов», «Кооператив получил новый грузовой автомобиль», «Расходы на строительство электростанции будут обсуждаться». Через три дня я написал новость «Мне скучно на работе». Жутко интересная новость – но ее я положил в стол, а на следующий день принес в редакцию бутылку. И положил в тот же ящик стола. Наконец я понял всех тех старых добрых алкашей, которых на своем веку проводил на тот свет. Они, родимые, все понимали: они все видели сквозь щели в полотне жизни: видели, что там пылает яркий огонь – смысл, стоящий за всем этим, горит-полыхает. Они напивались, чтоб не замечать этого, – и тогда мир снова становился целостным. После трех бутылок вина Фьёрд для меня сливался воедино, и я на некоторое время забывал, как возникла Эйвис, и мог надеяться, что, может, как-нибудь вечером увижу ее, как она идет на горку за молоком или с двумя подружками собирается пожевать жвачку у магазина.

Этот Эмиль держал в нижнем ящике пистолет – на память о войне – и пачку патронов. Однажды вечером я тайком взял его и пошел на гору, чтоб застрелиться. Нельзя сказать, что та пуля попала мне в мозг.

Что поделать?