Автор Исландии

Композиторы предоставляли нам опусы, которые назывались «Тишина» и из одной тишины и состояли. Эту беззвучность подростки заполняли звуками, отражавшими деятельность их гормонов – в конце концов этот шум начали считать музыкой века. Архитекторы бежали от Гитлера, но сами совершали такое же преступление против человечества – проектировали для нас в качестве жилья какие-то зверофермы и асфальтировали тысячелетия блистательной истории архитектуры своим минимализмом и баухаусным фашизмом, а нам приказывали быть довольными тем, что они спроектировали. В отличие от Гитлера и Сталина и тысяч их подражателей, они продолжали мучить людей еще долго после смерти. Поэты разлагали искусство стихосложения на атомы до тех пор, пока оно вовсе не исчезло. В конечном итоге читать стихи перестали все, кроме тех, кому за это платили, – критиков. Драматурги сочиняли тексты, которые не понимали даже актеры после шести недель репетиций. Может, тогда эти репетиции стоило бы продлить до восьми недель. Может, нам надо жить по двести лет, чтоб понять все те капризы и выкрутасы, которые этот век называл искусством. Может, самой подходящей формой искусства для этого причудливого и разорванного в клочья века было кино, но разве эти кинофильмы не выцветут, не станут невидимыми, как «Тайная вечеря» Леонардо, когда наступит пятисотая годовщина смерти Чаплина и Феллини?

Из нас – писателей – лишь немногие пытались рассказывать истории по старинке. Я был номер 82.

Этот век все перевернул с ног на голову. Он всегда знал, как лучше. Диктатура пролетариата – лучше, чем республика граждан. Диктатура арийской расы – лучше, чем смешение народов. «Свободной любовью» хотели заменить Любовь как таковую. Групповой секс почитался наилучшей формой супружеской жизни.

В глубине души я все же надеялся, что этот век – не тот путь к прогрессу, о котором не уставали судачить с тех пор, как цеппелин поднялся в воздух, а какая-то боковая дорожка. И что, когда он закончится, опять продолжится мировая история.

Я презирал этот век. Презирал все его ценности, все его решения, все его выводы. Мы боролись за то, чтобы дать низам лучшие условия существования, а добились того, что они навязали нам свою культуру. Я не мог примириться с тем, что ответом к этой задаче длиной в сотню лет станет немой в татуировках. Или американец со жвачкой во рту, антимузыкой на ушах, порнофильмом перед глазами, «чудодейственными» снадобьями в крови и идиотской улыбкой на губах. В мой последний день именно он стал героем дня. А в день моего рождения на свет, 12 марта 1912 года, героем был утонченный английский джентльмен, облаченный в костюм, обутый в гетры с галошами, при цилиндре и трости; человек, проводивший дни за прогулками, чаепитиями, содержательными беседами – и за чтением; а читал он Гомера и Виргилия, но был знаком и с творчеством молодых авторов, например, Ибсена и Чехова. Западная цивилизация скатилась – с Акропольского холма прямо в долину Неандер, где неандертальцы лежат в своих пещерах и следят за чередованием наскальных картинок на экранах, не высказывают о них никакого мнения, не реагируют на них ничем, кроме вызывания новых таких же картинок, не шевелятся, если только им не надо набить брюхо или освободить пузырь. За сто лет мы, обутые в домашние тапочки, порастеряли все, что наши предки пронесли на плечах через две тысячи высокогорных пустошей, сквозь две тысячи бурь, в течение двух тысяч лет, передавая от отца к сыну. А мы по ошибке бросили все это в мусорное ведро; ах какая жалость, его уже вынесли на помойку!

Двадцатый век презирал другие века. Век высокомерия. Век черни. Царями этого века были те, кто понимал ее. Жертвами – те, кто не понимал глупости тех и других.

А меня несло от одного к другому. От народа к вождям, со стонами жертв, отдающимися в ушах…

Я был плохим? Нет, это век был злой.

Глава 50

Ему была неделя от роду, и он лежал в яслях вместе с двадцатью другими детьми. Потолок был белый. Одеяло белое. Кроватка белая. И женщина белая, в белой одежде. И молоко тоже было белое, хотя и не материнское. Знал ли он это? Скучал ли по своей матери? Знал ли вообще, что такое «мать»? Что вообще знает мальчик семи дней от роду? Он знает все – но сам об этом не знает.

Маленькие вопрошающие ягнячьи глазки в глубине мягкой колыбельки под небом, покрашенным в белый цвет. Наверно, такое место лучше всего подходит недавно переродившимся душам: впечатление не больно-то отличается от лежания в белом гробу.