Авторское кино

— Да, — Режиссер достал из кармана куртки кухонный ножик, — все это сделал я, и это я убил его. Только не осколком зеркала, а вот этим ножом. Зеркало должно было оказать на тебя…эмоциональное воздействие, да и просто красиво смотрелось в кадре. Я готов понести заслуженное наказание, но мое творение, мой гениальный фильм с подлинными эмоциями все равно увидит свет. Пускай меня возненавидят, пускай я навсегда останусь изгоем, но меня запомнят. Лукаш Чермак навсегда останется единственным в своем роде режиссером!

У Корнелии подогнулись ноги, и она упала на холодный земляной пол.

— Это конец, — режиссер выключил камеру.

Он направился к жене неторопливой походкой, изучая ее настороженным, оценивающим взглядом. Девушка отползла в дальний угол и прижалась к стене. Ее грудная клетка хаотично затряслась, из горла вырывался тихий стон, глаза наполнились слезами. У жены режиссера начиналась истерика.

— Говорю же: мы закончили, — Лукаш Чермак присел рядом с Корнелией и воткнул нож в землю. — Поднимайся, это был мой сценарий для вызова подлинных эмоций, на самом деле никто не пострадал…

— Не трогай меня…, — дрожа всем телом, девушка теряла последние крупицы самообладания, — пожалуйста, не трогай меня…

— Милая…

Режиссер не успел договорить. Корнелия, издав крик, представляющей собой квинтэссенцию отчаяния и злобы, прыгнула на него и, повалив на лопатки, схватила рукой торчащий рядом нож. Острие занесенного лезвия замерло в сантиметре от зрачка режиссера, который замер, скованный липким чувством страха.

— Я…, я понимаю твои чувства, дорогая, — глаза режиссера уставились на дрожащий в руке девушки нож, — но раскаяния от меня не жди. Я грезил этим фильмом уже давно. Он — наше с тобой дитя…

Корнелия закричала в лицо мужу. Сколько всего было в этом крике: ненависть, страх, разочарование, безграничная, вырывающаяся наружу душевная боль. Нож воткнулся в землю, правее головы режиссера, разрезав ему только мочку уха.

Жена режиссера бежала по пологому склону и рыдала, почти не видя дороги перед собой. Она падала, разбивая себе колени и пальцы в кровь, но поспешно, неуклюже вставала и снова продолжала бежать, бежать, сама не зная куда. Начался лес. Хлесткие ветки били Корнелию по лицу, оставляя глубокие порезы, рассекая нежные губы. Девушка не останавливалась. Ее платье, как и душа, в ту минуту рвалось на лоскуты. Спустя время, девушка упала и, содрогаясь от рыданий, приникла спиной к большому поваленному стволу дерева. Встревоженный женский голос звал Корнелию по имени, раздаваясь эхом по округе. В дымке опускающегося на лес тумана, он показался девушке галлюцинацией, следствием ее нервного потрясения. Затихнув, этот зов раздался пугающе близко, и Корнелия, вскрикнув, тут же судорожно зажала ладонями дрожащие губы. Перед ней, из дымки тумана, выплыл женский силуэт. Точно такой же, как и в ту ночь, когда все крыльцо старого дома оказалось увешанным колокольчиками музыки ветра. Корнелии подумалось, что это дух ведьмы пришел за ней, сам нашел дорогу из сарая, оказался реальностью, а не коварным обманом мужа девушки. Несчастная вжалась спиной в шершавый и мокрый ствол дерева, уцепилась худыми руками за густой мох. Силуэт ведьмы стал стремительно приближаться, разгоняя своими ногами тянущийся над гнилой листвой туман. Корнелия закрыла лицо ладонями, словно маленькая испуганная девочка, и так сжалась, что, казалось, физически стала меньше своего роста. Дух ведьмы оказался неожиданно теплым и уютным. Он обнял ее, крепко прижав к себе.

— Все, все, успокойся, милая. Все хорошо. Я рядом, я с тобой…

— Габи? — воскликнула Корнелия, подняв на девушку-гримера свои усталые, заплаканные глаза.

— Я пыталась тебя предупредить, — начинающая плакать Габи гладила Корнелию по спутанным волосам, из которых торчали сухие листья и палочки, — говорила, что он одержим, что он может тебя погубить.

— Габи, он… мой муж убил человека…

— Чушь! Все это злой, подготовленный с особой кропотливостью и цинизмом спектакль! Никто не умирал! Все играли свои роли! Лукаш запугал нас своей властью и связями!

— Но как же…

— Мне стыдно перед тобой, милая. Я, тоже, испугалась. Я хотела тебе все рассказать, но он не позволил мне. После этого я спустилась к старику Ежи и жила все это время у него. Мне представился только один удачный момент. Я стояла в ту ночь у Дома и звала тебя, но ты только помахала мне рукой…

— Я не знала, что это ты. Все это… все это немыслимо.

— Он хотел довести тебя, чтобы ты поверила во все происходящее. Это и был его замысел. Он снимал фильм не о влюбленной парочке где-то в горах, а о жене режиссера, которая сходит с ума из-за своего мужа. Под видом одного фильма, он все это время снимал совсем другой…

— Габи, но ведь это ужасно! Он, он — чудовище!