Читаем Аз, Клавдий. Божественият Клавдий полностью

Удържах на решението си. Оттогава не съм го нарушавал. Не позволих нищо да се вмъкне между него и мене. Отначало беше много мъчително. Казах на Нарцис, че се усещам също като оня испанец гладиатор, чийто щит бе внезапно откачен от ръката му; но разликата беше там, че испанецът умря от раната си, а пък аз продължавам да живея. Чували сте сигурно сакати хора да се оплакват при влажно, студено време от болки в ръката или в крака, който липсва? Болката може да се усеща много точно, острата болка, която пропълзява откъм палеца към китката или се загнездва в коляното. Често се чувствувах така. Тревожех се какво ли ще каже Месалина за някое решение, което съм взел, как ли ще понесе дългата отегчителна пиеса в театъра; започнеше ли да гърми, спомнях си как се страхува от гръмотевици.

Както сигурно сте се сетили, най-болезненото подозрение бе това, че в последна сметка малкият ми Британик и Октавия може би не бяха мои деца. Октавия, в това бях уверен, не беше мое дете. Тя с нищо не напомняше рода на Клавдиите. Хиляди пъти се вглеждах в нея, докато най-после разбрах кой ще й е баща — командирът на германците по времето на Калигула. Припомних си, че една година след амнистията той се бе опозорил, загубил беше поста си и накрая падна толкова ниско, че стана гладиатор. Месалина бе настояла да пощадим живота му на арената (той бе обезоръжен и един рециарий бе застанал над него, вдигнал тризъбеца си) — молила бе да пощадя живота му въпреки настояването на цялата публика, която крещеше, подсвиркваше и навеждаше палци надолу. Простих му, защото тя каза, че ако съм й откажел, щяла да се поболее: това бе тъкмо преди раждането на Октавия. Тъй или инак, след няколко месеца той отново излезе срещу същия рециарий и този път бе убит веднага.

Британик беше истински Клавдий, момченце с благородни черти, но през ума ми проблесна ужасната мисъл, че твърде много напомня брат ми Германик. Дали Калигула не беше негов баща? По нищо не приличаше на Калигула, но наследствеността често прескача през едно поколение. Това подозрение не ми даваше мира. Не успях да го избия от ума си. Стараех се да го виждам колкото може по-малко, без обаче да се отричам от него. И той, и Октавия трябва да са страдали много по това време. Бяха много привързани към майка си, затова наредих да не им се разказват подробности за прегрешенията й; трябваше да знаят само, че майка им е мъртва. Но те скоро разбраха, че е била екзекутирана по моя заповед, и естествено по детски се отдръпнаха от мен. Ала аз все още не събирах сили да им заговоря за това.

Обясних вече, че моите освобожденци се бяха сплотили здраво и че ако някой засегнеше един от тях, все едно, че обиждаше всички и че някой, който е покровителствуван от един, се радваше на благоволението на всички. В това отношение те даваха пример за подражание на Сената, но Сенатът не го последва, защото вечно бе разделен на фракции, обединявани единствено от раболепието към мен. И макар сега, три месеца след смъртта на Месалина, между тримата ми главни министри. Нарцис, Палас и Калист, да бе започнало някакво тайно съперничество, съществуваше предварително споразумение, че оня, който успее да се наложи, не ще използува надмощието, което е добил, спечелвайки благоволението ми, като средство за унижение на другите двама. И през ум не би могло да ви мине какво бе извикало това съперничество. Изборът на четвърта съпруга за мене!

— Но как — ще възкликнете, — нали заръча на преторианците да те насекат на парчета с мечовете си, ако отново се ожениш?

Да, заръчах им. Но това бе, преди да взема онова съдбоносно решение, седнал под кедъра в Градините на Лукул. Защото сега наистина съм твърдо решен, а реша ли нещо веднъж, все едно, че съм го забил с клинец. Зададох на освобожденците си нещо като гатанка: да познаят какви са брачните ми намерения. Всъщност това бе по-скоро на шега, защото вече бях избрал щастливката. Подхванах ги една вечер, подхвърляйки между другото:

— Би трябвало да сторя нещо по-добро за Октавия, а не да я оставям на грижите на освобожденките. Обесих всички прислужнички, които познаваха характера на бедното дете. А от дъщеря ми Антония не бих могъл да очаквам да се грижи за нея: Антония не се чувствува добре, откакто умря собственото й дете.

Вителий се обади:

— Не, малката Октавия се нуждае от истинска майка. Същото е и с Британик, макар че момчетата по-лесно се грижат за себе си.

Перейти на страницу:

Все книги серии Клавдий (bg)

Похожие книги

Степной ужас
Степной ужас

Новые тайны и загадки, изложенные великолепным рассказчиком Александром Бушковым.Это случилось теплым сентябрьским вечером 1942 года. Сотрудник особого отдела с двумя командирами отправился проверить степной район южнее Сталинграда – не окопались ли там немецкие парашютисты, диверсанты и другие вражеские группы.Командиры долго ехали по бескрайним просторам, как вдруг загорелся мотор у «козла». Пока суетились, пока тушили – напрочь сгорел стартер. Пришлось заночевать в степи. В звездном небе стояла полная луна. И тишина.Как вдруг… послышались странные звуки, словно совсем близко волокли что-то невероятно тяжелое. А потом послышалось шипение – так мощно шипят разве что паровозы. Но самое ужасное – все вдруг оцепенели, и особист почувствовал, что парализован, а сердце заполняет дикий нечеловеческий ужас…Автор книги, когда еще был ребенком, часто слушал рассказы отца, Александра Бушкова-старшего, участника Великой Отечественной войны. Фантазия уносила мальчика в странные, неизведанные миры, наполненные чудесами, колдунами и всякой чертовщиной. Многие рассказы отца, который принимал участие в освобождении нашей Родины от немецко-фашистких захватчиков, не только восхитили и удивили автора, но и легли потом в основу его книг из серии «Непознанное».Необыкновенная точность в деталях, ни грамма фальши или некомпетентности позволяют полностью погрузиться в другие эпохи, в другие страны с абсолютной уверенностью в том, что ИМЕННО ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Александр Александрович Бушков

Историческая проза
Салават-батыр
Салават-батыр

Казалось бы, культовый образ Салавата Юлаева разработан всесторонне. Тем не менее он продолжает будоражить умы творческих людей, оставаясь неисчерпаемым источником вдохновения и объектом их самого пристального внимания.Проявил интерес к этой теме и писатель Яныбай Хамматов, прославившийся своими романами о великих событиях исторического прошлого башкирского народа, создатель целой галереи образов его выдающихся представителей.Вплетая в канву изображаемой в романе исторической действительности фольклорные мотивы, эпизоды из детства, юношеской поры и зрелости легендарного Салавата, тему его безграничной любви к отечеству, к близким и фрагменты поэтического творчества, автор старается передать мощь его духа, исследует и показывает истоки его патриотизма, представляя народного героя как одно из реальных воплощений эпического образа Урал-батыра.

Яныбай Хамматович Хамматов

Проза / Историческая проза