Он разработал целую теорию и во всех международных событиях второй половины двадцатого века находил ее подтверждение. Кроме того, часто писал письма в газеты — как французские, так и польские, — но их не всегда печатали ввиду того, что его теория имела некоторые маниакальные черты.
Он был убежден, что Америка и советская Россия заключили негласный договор, касающийся раздела мира между этими двумя державами. Напряженность между ними, включая «холодную войну», поддерживалась сознательно — это была игра, задуманная, чтобы держать в постоянном страхе вассалов обеих стран на случай, если тем вздумается мечтать о независимой политике. Разделение на два блока и запугивание дьявольскими кознями врага входили в репертуар, а необходимый эффект достигался благодаря наивным людям, которые в самом деле испытывали приступы страха, когда конфликты между гигантами казались взрывоопасными. Улятовский внимательно читал газеты на нескольких языках и то и дело натыкался на советские и американские высказывания, подтверждавшие его теорию.
Пребывание у них в Ментоне требовало определенного терпения, поскольку необходимо было выслушивать его упрямые умозаключения. Как у всякой конспирологической теории исторических событий, у концепции Янека были некоторые признаки правдоподобия, хотя явственно угадывался и ее травматический фон: автор, помимо воли, представал как поляк во власти своей навязчивой идеи — измены Запада. Вместо запутанных и постоянно меняющихся мнений и действий политиков обеих сторон теория предлагала схему совершенно сознательных шагов, благодаря чему течение событий как бы замораживалось. Однако она обладала тем достоинством, что не позволяла принимать всерьез возможность третьей мировой войны.
Пожалуй, одна хорошо знакомая мне разновидность американского менталитета все же подтверждала теорию Улятовского. Ведь американскому уму противны и непонятны все эти маленькие европейские нации, сцепившиеся друг с другом в борьбе за клочки территории, и уже немногие хвалят президента Вильсона, несущего ответственность за лозунг о самоопределении народов. Другое дело Россия — она большая. С ней есть смысл заключать договоры и совместно контролировать маленькие государствишка. Собственно говоря, распад Советского Союза обеспокоил многих американских политиков, которые охотно поддержали бы шатающегося и теряющего силы гиганта. Сознавая эти тенденции, я находил в рассуждениях Улятовского рациональное зерно, что облегчало мне пребывание в Ментоне — хоть я и не верил в его теорию, но все же не был полностью глух к его доводам.
Французский художник Жан Колен, близкий друг Юзефа Чапского, в своей книге «Journal de Jean d’Amiens» (Éditions du Seul, 1968) оставил об Улятовском такое свидетельство:
«Сегодня вечером обед с У. Мне бы хотелось, чтобы эта беседа длилась всю ночь и чтобы я всё запомнил.
Как он рассказывает об эволюции и жизни Сезанна! И о том, что, когда ты хочешь подражать Коро или Пуссену, всегда получается что-нибудь другое. Эта отчаянная потребность выражать себя, а не Коро или Пуссена, даже если нам кажется, что мы смотрим их глазами. Пикассо говорил, что, когда он хочет заново написать для себя понравившуюся ему картину, всегда получается нечто другое.
Страх. Честность. Когда он говорит, тебя словно держит сильная рука, не отпуская ни на мгновение. Он никогда не говорит общими фразами, отказываясь от взаимопонимания на уровне мыслей, интуиции или догадок. Каждый вопрос преподносится без неясностей, всесторонне освещается, так что устоять уже невозможно».