Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой

Я бы вылетела из дома. Ведь я у нее жила. Это, кстати, тоже часть моей жизни, если хотите, жизненной истории, где переплетено столько всего. О многом я уже рассказала в своей книге. Мита (так ее называли домашние) меня воспитывала. Не то что она хороший человек или плохой. Она, например, говорила: «Тебя зажимают, а ты молчишь? Сидишь такая тихая, пассивная, ни на что не реагируешь. Пойди и накричи». Я шла и кричала, потому что она велела. Я просто помню эти вещи. Так она меня учила «активности». Ее реакция на многое была непредсказуема. Когда скончался Шостакович, Щедрин должен был выступать на панихиде. И вот он направляется в темном костюме через двор, обдумывая сосредоточенно свое выступление, и… сталкивается с Митой. Между ними происходит примерно следующий диалог: «Куда это вы такой торжественный?» – «Дмитрий Дмитриевич Шостакович скончался». – «Да? Надо занимать его место!» Нет чтобы сказать минимум: жалко. Она ведь его знала, была первой исполнительницей в балете «Светлый ручей».

Вот еще одна сцена: Кисловодск, утро, я уже подросток. Мита кричит, что пора вставать, подходит к моей постели, сдергивает одеяло и неожиданно говорит: «Ого, как выросла! Гроб-то какой надо будет!» Она не стеснялась ничего. Сама писала в Верховный Совет, чтобы ей почетное звание дали. В ней сочетались как бы несколько личностей. Какая из них была истинной, я до сих пор до конца не знаю.

Могла самоотверженно помогать, но потом столько без конца об этом говорила и напоминала, что лучше бы ничего и не делала. Или, скажем, она не только любила делать шикарные подарки, но и требовала затем, чтобы ей в ответ дарили в сто раз лучшие. Как-то она привезла Аннель Судакевич из-за границы изумительные искусственные цветы и красивое платье. В скором времени у нее тоже был день рождения, и Аннель подарила ей что-то, я уже не помню что. Вероятно, ничего особенного (она ведь не ездила за границу), но от чистого сердца. Так Мита устроила такой скандал, кричала, что́ за дерьмо ей подарили! Возмущалась страшно. И заставила меня отнести подарок обратно. Бедной Аннель пришлось также вернуть Мите ее подарок: платье и цветы.

В довоенные страшные времена тетя первая начала ездить за границу, тогда еще никто не ездил. Кто едет от Большого театра в Маньчжурию? Она. Польшу заняли. Кто едет? Она. Вероятно, «стучала» по традиции тех лет. Асаф ведь так часто не ездил. Она никого не боялась, потому что была в «органах», думаю, не в последнем чине. В 1933 году ее по инициативе Енукидзе послали как члена партии в Париж. А привозила из поездок – горы всего и вся! Восемь сундуков барахла, помню, из Маньчжурии притащила. Из Польши какую-то кучу туфель по два рубля. У нее была такая маленькая вазочка, так она из нее, как маг-волшебник, достала черно-бурую лисицу. Но когда надо, строила из себя святую. Так она дома всегда кляла дирижера Большого театра Самуила Самосуда. Я это слышала годами. И как! Не просто, что он последний негодяй, а уже и Мефистофель, и не знаю кто, и рожки у него, и копытца… И вот как-то идем мы с ней по бульвару. Навстречу – незнакомец. Вдруг она кидается к нему, вешается на шею, всего его обцеловывает. Я думаю про себя: какой интересный мужчина. Потом она возвращается, идем дальше. Я спрашиваю, кто это был. Она отвечает, что Самосуд. Да, такие сцены производили впечатление.

Нет-нет, у меня самой характер никогда не был ангельским, но одновременно ненавидеть и целовать я не могла.

«Отсматривала» ли Суламифь Мессерер Вас профессионально? Советовала ли, высказывала ли пожелания?

Она в то время еще сама не преподавала. И тем не менее, всегда была против моего желания учиться у Вагановой. «Нечего тебе ехать к Вагановой, ты и так лучше всех», – повторяла часто она. Тогда еще и Лавровский пришел в Большой театр и тоже, так сказать, предупредил: «Если поедешь к Вагановой, тебе Москвы и театра не видать как своих ушей». А когда тебе, двадцатилетней, такое говорят в суровые советские времена… Я и струсила. И, конечно, никуда не поехала. Потом я поняла много лет спустя, почему Мита не хотела, чтобы я ехала к Вагановой. Она заканчивала уже в то время свою танцевальную карьеру и собиралась преподавать. И, естественно, хотела сама меня учить. Она и преподавала позже. Но я не знаю – как. Я ни разу не была у нее в классе и не хотела, потому что уже никогда бы не отделалась от нее. Хотя это меня не спасло: она везде и всюду говорила и писала, что я ее ученица. Возражать ей было бесполезно…

Все мы с детства слышим: родню не выбирают. Но как порой далеки нам некоторые «близкие» родственники!