Азиатская книга

В Джакарте эту шутку слышишь на каждом шагу. Не реже, чем на Бали — странную сентенцию «„Рамаяна“ — это наш вариант „Ромео и Джульетты“». Но если последнее — очевидная чушь, то про «большой дуриан» сказано метко. «Почему дуриан?» — спрашивает Соня, никогда не пробовавшая этого деликатеса. А почему яблоко? Связь между Нью-Йорком и яблоком неочевидна, если не знать про светящийся шар, падающий на площадь Таймс-сквер в новогоднюю ночь. Тогда как связь между дурианом, самым зловонным из фруктов, и Джакартой — налицо. Это первое, что бросается здесь в глаза, а еще больше — в нос. Гарь, вонь, чудовищный смог. Добро пожаловать обратно в главный мегаполис Юго-Восточной Азии, перезастроенный и перенаселенный, обветшалый и суперсовременный, город на грани экологической катастрофы или уже за гранью, стремительно уходящий под воду, сородич Атлантиды и Лемурии. Город бездомных котов и птиц в клетках, с его страшными пробками и невероятными небоскребами, с его насекомыми, гекконами и прочей живностью, со стопроцентной влажностью и ежечасными ливнями, с тридцатимиллионным населением и полным отсутствием туристов (столь непривычным после Бали). На одном туристическом форуме пишут, что в Джакарте ровным счетом не на что смотреть; на другом — что ее невозможно осмотреть и за месяц. По-видимому, и то и другое справедливо. Как и то, что она находится одновременно на краю света и в центре мира, на перекрестке всех цивилизаций. Хочется взглянуть хоть краешком глаза на этот перекресток, пока он не ушел под воду.

Где-то здесь обитает неведомая родня нашего приятеля Джонатана, который подвигнул нас на это путешествие, но в последний момент передумал, предпочтя ближние Багамы далекой родине предков. «А он ведь правда мог бы быть дальним родственником Джона, — сказала Алка, кивая на нашего проводника, — есть какое-то сходство!» Как знать. Нашего проводника звали Хассан. Молодой человек с коротко остриженной головой, острой бородкой и студенческим рюкзаком за плечами. Не такой уж, как выяснилось, молодой: всего на шесть лет младше меня. Я бы дал ему гораздо меньше. Он мог бы сойти и за двадцатидвухлетнего, если б не седина в бородке. Но ведь бывает, что люди седеют совсем рано. Поначалу я так и подумал: рано поседевший студент. Больше всего в его внешности меня привлекла улыбка, одновременно насмешливая и смущенная. Как будто человек слегка подтрунивает над тобой, но при этом сам к себе не относится слишком серьезно, и, если ты сейчас, переведя стрелки, начнешь смеяться над ним, он охотно к тебе присоединится. Мне подумалось, что человек с такой улыбкой должен быть интересным, хоть и чересчур ироничным собеседником. Я угадал отчасти: интересный, но вовсе не ироничный. Наоборот, трогательно серьезный. Возможно, без этой дурашливо-насмешливой улыбки его серьезность была бы душноватой, но в сочетании с ней выглядела обаятельно.

Если прирожденный рассказчик Янто разнообразил длинные поездки в машине бесконечными легендами и мифами, то Хассан неустанно объяснял и комментировал все, что мы видели вокруг. Так мы узнали, например, что регулировщики, патрулирующие уличное движение, на самом деле безработные. На эту «работу» они нанимают себя сами, в качестве жезла используют обычную палку. А платят им сердобольные автомобилисты, знающие об их бедственном положении. Самопровозглашенным регулировщикам принято давать на чай. Так проявляет себя в городских джунглях «готонг-ройонг», яванский принцип коллективной взаимопомощи.

Первое впечатление от мегаполиса — предсказуемо тяжелое. Не по-африкански (разруха, полное отсутствие инфраструктуры, как в Киншасе или Бамако), а по-азиатски: инфраструктура есть, но перенаселение, смог, люди в отутюженных белых воротничках работают круглосуточно, ездят по два часа в один конец и еле сводят концы с концами. В желтом тумане парят вывески забегаловок Roti’ O и продмагов Indomaret, рекламные щиты с эмблемами Grab (приложение для вызова такси, моторикш, бечаков — словом, индонезийский Uber) и Kojak (вызов такси, доставка еды, система платежей — словом, индонезийский «Яндекс»). Те, кому не по карману такси, набиваются в маршрутки «ангкот» (индонезийский аналог всеафриканских «матату»). В заливе, чьи воды с каждым годом поднимаются все выше, разводят молочных рыб (индонезийский аналог тилапии). Жилые комплексы а-ля «Алые паруса» соседствуют с километрами страшных трущоб. Восьмилетние дети с утра до вечера попрошайничают на улицах (закон запрещает как просить милостыню, так и давать ее, но люди все равно подают — против адата не попрешь). Нищенки берут и сдают напрокат младенцев.