Азиатская книга

Hello, Türkiye. Марш-бросок начинается в парке Гюльхане, знаменитом своими тюльпанами (хотя само название, кажется, означает «дом роз»). Гюльхане — детище султана-садовника Мехмета, а точнее его придворных, которых заставляли ухаживать за садом и любить его беззаветной, безмолвной любовью (поскольку разговаривать в Гюльхане запрещалось, придворным приходилось овладевать сурдопереводом). Экскурсовод указывает на место, где двенадцати вельможам вспороли животы, чтобы выяснить, кто из них украл с грядки огурец. Главная аллея парка ведет к Воротам повелителя, через которые мы попадаем во внешний двор — единственный, куда допускались простые смертные и где принимались ходатайственные письма к турецкому султану (уж не от запорожских ли казаков?). Во втором дворе располагались канцелярия дивана и казна, в третьем — гарем, шимширлик[208] и внутренние покои. Нас угощают памятью дворцовых интриг и братоубийств, показывают сокровищницу и Тайный павильон. Здесь всего в избытке — роскоши, крови, альковных историй. Тут жили евнухи, там — янычары. Что осталось? Изумруд, бирюза, изникская керамика с драгоценным красным пигментом («Меня зовут Красный»[209]). Слишком много всего. «А теперь перенесемся в совсем другую эпоху, когда Стамбул еще не был Стамбулом». Ипподром, где, подавив восстание Ника, император Юстиниан устроил кровавую баню, прежде чем взяться за перо и составить свой знаменитый Кодекс, из которого выросла впоследствии современная юстиция. Слушая про всех этих великих кровопийц, Мехметов и Юстинианов, думаешь: неужели и про нынешних бледных автократов когда-нибудь, через много веков, экскурсоводы будут рассказывать с придыханием восторженные страшилки? Но у этих нет ни свода Юстиниана, ни дворцовых сводов Топкапы. Впрочем, от дворцового великолепия османских султанов у меня довольно скоро начинает сводить скулы.

Истинная красота — не в Топкапы, а в мечети Сулеймание. Вот от чего голова кругом. Семью годами раньше я слушал истории Глеба Шульпякова о его стамбульских приключениях в компании нобелиата Орхана Памука (про себя я называл эти байки «Хождения с Памуком»); читал «Стамбул — город воспоминаний» и шульпяковскую «Книгу Синана». А теперь сам видел воочию Сулеймание, шедевр Мимара Синана, и в шульпяковско-памукском стиле гулял по крышам в районе Большого базара, проходя по плоскому коньку между скатами, крытыми красной черепицей.

Что запомнилось: огромность этого базара, где нас окликают на каждом шагу, принимая за израильтян, и предлагают то, что нам якобы нужно. Шалом! Вы израильтяне, стало быть, вас не могут не заинтересовать эти мозаичные лампы, ковры, шарфы, текстиль, кожа, чеканка, джезвы, кальяны, ювелирные изделия… То, что должно быть дома у всякого уважающего себя израильтянина. Обращаются на ломаном иврите, и я, не знающий иврита и не имеющий лишних лир для покупки всей этой роскоши, хотел бы ответить им по-турецки. Но по-турецки я знаю всего одну фразу, ей когда-то научила меня Умут. «Если будешь охмурять турчанку, скажи ей так: арадым тарадым весени булдум». Перевод: «Я искал тебя повсюду и вот наконец нашел». Стоит ли пускать это в ход при общении с торговцем мозаичными лампами? Не лучше ли сказать честно, что «лирим йок», лир нет, и проследовать туда, где предлагают то, что нам по карману? Я не по сувенирной части, я — по съестному. Разноцветные дюны перемолотых специй, тележки с аппетитными кренделями, лотки с сахлепом и кюнефе[210], крепкий турецкий кофе, сваренный в медных джезвах. Во времена Османской империи приезжим выдавали «сахарный паспорт», позволявший в течение трех дней бесплатно лакомиться сладостями у любого стамбульского кондитера. Перед прилавком с кондитерскими изделиями толпятся девушки в хиджабах (те, что без хиджаба, надо думать, предпочитают проводить досуг в молодежных кафе «Таксима»). Хихикая, долго изучают десерты. Рахат лукум, халва, пахлава, кадаиф, шербет, козинак, нуга… Что желаешь, джаным? Выбирай на вкус. Мы стоим за ними, терпеливо дожидаясь своей очереди, глядя и не глядя на этих хохотушек, пока продавец наконец не обратится к нам с насмешливым вопросом: «Что желаете, бей-эфенди?»

Для западного человека хиджаб — залог женской неприступности и безликости, команда ходить на цыпочках. Никогда не заглядывать в лицо, не встречаться глазами, даже при разговоре. Не заговаривать. Вообще не замечать — из деликатности, само собой. Вероятно, именно этого эффекта и добиваются те, кто навязывает женщинам хиджаб. Но все, как всегда, сложнее, чем кажется. За годы врачебной практики в Нью-Йорке, где мне довольно часто доводилось принимать пациенток из мусульманских стран, я усвоил очевидное: форма поведения, которую мы выбираем, исходя из соображений «межкультурной восприимчивости», почти всегда — мимо. Предубеждения, принявшие форму прекраснодушия и корректности, исключают возможность естественного человеческого контакта. Кроме того, они способны кардинально изменить твое восприятие, создавая барьер между тобой и миром, более непроницаемый, чем любая паранджа.