Азиатская книга

Только теперь, когда умер эмир,
телеэфир сквозь помехи
выдал нам тайну, что кончился мир
от Арарата до Мекки,

и уцелевших при этом, — а их

мало ль, в развалинах гетто
спасшихся чудом калек и заик, —
надо пристраивать где-то.

То ли в саду, где Аллахов гарем

ждет ружьеносцев джихада,
то ли в аду, где подолгу горим.
То ли в окрестностях ада

жмется к стене бывший узник, не рад,

что оказался на воле,
тычется, ищет попутчика, брат,
спрашивает, для того ли

умер эмир наш, носивший одним

именем больше, чем Сам Он,
чтобы глумился посмертно над ним
Рушди какой-нибудь Сáлман?

2

Беспросветным утром в чикагском аэропорту
память подсовывает дежавю: такой же
зал ожидания прошлой зимой в Стамбуле,
где провели четыре дождливых дня,
согреваясь лоточным сахлепом в Султанахмете,
обезлюдевшем в несезон, и нам хватило
первых двух дней, на третий уже не хотелось
выползать из номера, как не хотелось и здесь,
в Чикаго, где я провел два дождливых года
в самый разгар подросткового несезона
и куда вернулся сейчас, двадцать лет спустя.

Так сознание — не поток, а тонкая струйка,

стекающая по водостоку, — впадает в детство,
и на поверхность всплывает случайная фраза
или жест, а за ним — человек, безотказный Юра,
с пятого класса служивший боксерским мешком
для школьных альфа-самцов, а к десятому классу —
их личным шофером; единственный русский сверстник,
он был первым чикагским другом, хотя, по правде,
дружба с Юрой была предлогом, а ночью снилась
его сестра, но она была меня старше,
носила стрижку каре, увлекалась Курехиным
и художниками советского андеграунда,
просвещала и нас, пару раз водила в кино,
давала мне советы по части прически —
жаль, что патлы, которые силился отрастить,
сбились паклей, и тщетное «вскидывание челки»
окружающие принимали за нервный тик…

Я достаю телефон, захожу в соцсеть,

ввожу ее имя, фамилию, и на фото
седеющей женщины, щурящейся из-под
приставленной ко лбу козырьком ладони,
узнаю задний план: безлюдье Султанахмета,
Голубая мечеть, дворец Топкапы… И даты
совпадают с моими — с точностью до недели,
так совпадают фоновые детали,
что при желании можно себя убедить
в том, что я — один из расплывчатых пассажиров
на борту парохода, плывущего по Босфору,
неузнаваем, как та, что на первом плане,
как и все эти люди, гляжу по команде гида
в пустоту за кадром, туда, где в солнечный день
открывается вид на какую-то древнюю крепость,
но теперь туман и почти ничего не видно.

ЧИТАЯ НАФИСИ В ГРЕЙТ-НЕКЕ

Мехреган