Азиатская книга

По дороге от Шахрисабза на юг («Едем в Термез, это почти Афганистан!») нас тормозят на КПП. Из громкоговорителя слышится произнесенная с сильным акцентом русская фраза «патрульная автомашина». Оказывается, нашу машину давно разыскивают. Лицо Камала выражает явное неудовольствие, но не панику. Ворчит что-то вроде «Сейчас разберемся». Берет мобильник, звонит какому-то родственнику на высоком посту. Не дозванивается. Выходит из машины и неспешным шагом направляется к патрульной будке. Навстречу ему выходит человек в хаки, с автоматом наперевес. Камал что-то ему объясняет. Оборачивается к нам и машет Солижану, чтобы тот подошел. Солижан бежит к будке. Через несколько минут возвращается и обращается ко мне. «You know, what happened is previous car owner did not pay the fines. He owes some money. Well, it’s five million soms. Do you have it?»[260] Порядка пятисот долларов. У меня таких денег с собой нет. На нет и суда нет. Солижан садится в машину, а Камал продолжает переговоры у окошка патрульной будки, потом куда-то уходит в сопровождении человека с автоматом. Проходит еще полчаса. И вот эти двое, Камал и солдат, возвращаются, но теперь — совсем другое. Теперь они громко смеются, солдат похлопывает Камала по плечу, предлагает ему сигарету. Но отпускать не отпускает. Закуривают, шутят с девицей, сидящей в патрульной будке (надо полагать, кассирша). Тем временем на скале рядом с проезжей частью как ни в чем не бывало пасутся коровы-верхолазы. Потом к будке вызываются пассажиры машины — все, кроме меня. Шохрух и Солижан теперь тоже стоят возле будки с Камалом, солдатом и девицей. Что-то обсуждают, смеются. О чем и как они там договариваются? Мне невдомек. Все переговоры здесь должны быть неспешными. Это я заметил уже вчера, когда Миша торговался о цене велорикши. Но тут мы сидим уже больше часа, а они все смеются у будки.

Наконец что-то сдвинулось с места. Камал дает отмашку, кричит по-узбекски, я понимаю только одно слово — «командир» («камандэр»), и нас отпускают. Что это было? Мне никто не объясняет, и я не лезу с расспросами. Отмечаю только, что все трое в превосходном настроении. Говорят: «Это надо отпраздновать». И мы едем обедать в тандырную на склоне одной из гор Гиссарского хребта, и я отмечаю, что уже немножко знаю обряд: сначала на столе появляются чай и хлеб. Две лепешки. Нижняя кладется в середину стола, а верхняя разламывается на куски, которые разбрасываются по всему столу. После лепешки приносят ачичук и сузьму[261]. А затем уже — главное блюдо. Оно ставится в центр стола. И уже когда все более или менее сыты, обязательно заказывается добавка, которую съесть — выше человеческих сил. В конце трапезы — тот же ополаскивающий жест руками, заменяющий молитву после еды. Весь несъеденный хлеб собирается в пакет и уносится с собой. «Мусульман хлеб не оставлят».

После обеда мне показали тандыр: кувшинообразная печь, выстланная хвойными ветками, куда закладывается по три барана зараз. Потом мы заехали на рынок, где продавались сто пятьдесят сортов курута. По пути обратно в Самарканд заехали туда, где снимались «Апачи» и «Ульзана» — культовые гэдээровские фильмы про индейцев по мотивам Фенимора Купера. Сфотографировались на фоне плаката с Гойко Митичем в роли Чингачгука. Взобрались на вершину холма, а там — качели и ларек с сувенирами. У меня получился смешной фотоснимок: Камал на детских качелях. Треники, пузо, суровое лицо поклонника группы «Бутырка».

* * *

В благословенную пятницу, когда всем мусульманам полагается идти в мечеть, мы с Аллой, Мишей, Камалом и Шохрухом совершили паломничество в Бухару. Собственно, паломничеством это назвал мой бишкекский друг Муса. Когда я написал ему в мессенджере, что мы собираемся в Бухару, он пересказал старую байку о бухарцах, совершивших хадж. Увидев их, местные арабы удивились: «Зачем вам Мекка? Вы же из Бухары, лучшего города на свете, это мы к вам должны ездить!» В довесок прислал четверостишие:

Агар он турки шерозӣ ба даст

орад дили моро,

Ба холи ҳиндуяш бахшам

Самарқанду Бухороро.

И пояснение: «Хрестоматийная газель Хафиза про то, что он отдал бы Самарканд с Бухарой в придачу за право нарисовать на лбу ширазской тюрчанки индийскую точку — знак замужней женщины».

Я в долгу не остался: откопал в гугле прочитанные когда-то в юности стихи Рудаки. Отправил Мусе: «Лишь ветерок из Бухары ко мне примчится снова — жасмина запах оживет и мускуса ночного…»[262] И приписку: «Гляди, мы тож не дураки: в пути читаем Рудаки!» Однако по части остроумных дву- и четверостиший Мусу не переплюнуть: он мастер «порошков», сочиняет их, что Хафиз с Хайямом — свои хрестоматийные бейты.