У выхода остановились. Распрямившись, разом вздохнули глубоко. Непривычная тишина разливалась над разрушенным городом. Молчали турецкие пушки, не слышались оголтелые крики: "Аллах!", не звенели казацкие сабли. В оглушающей тиши чуть слышно похрапывали усталые казаки в щелях. Изредка караульные, укрывшиеся на кучах битого камня, что были когда-то стенами, перекликались вялыми голосами.
— Да… — протянул Тимоха, оглядываясь. — Натворил турок делов: не город, гарище!
Валуй молча стряхивал солому с портков, справедливо рассудив, что сотник вызвал его не затем, чтобы вздыхать о развалинах крепости. Не из вздыхателей он. Так и вышло. Покосившись на невозмутимого атамана, Тимофей почесал перегородку набухшего синяком носа — второго дня турок на приступе шибанул чем-то увесистым — за искрами, сыпанувшими из глаз, не успел углядеть чем, но ответить успел. Потому и стоял ныне здесь, рядом с Лукиным, а не лежал в братской могиле у ныне разрушенного храма Иоанна Предтечи:
— Турецкая эскадра с припасами на подходе, слышал?
— Ага, Васильевы донесли давеча.
— Андыш, решили мы, что ни в коем разе нельзя её до берега допустить. Иначе хана нам придёт. Не отобьёмся, коль турок новый заряд получит.
Валуй кивнул понятливо:
— Сколько людей дадите?
Тимофей хмыкнул — приятно, когда не надо долго объяснять:
— Три сотни непораненных собралось. Плюс твои. Тебе вести.
— Когда выходить?
Караульные ушли ещё в ночь. Думали, может, в темноте корабли появятся, но пока не подошли, слава Богу. Теперь со стены будем доглядывать. Вот-вот должны быть. Ты своих потихоньку поднимай. Два десятка соберёшь? Но чтоб целые только.
Валуй кивнул.
— Я и больше соберу.
Больше не надо. Уже распределили. Сотню я выделю. Атаманы около двух дадут. Всего три сотни под твоё начало.
— Три сотни — это пойдёт. — Валуй прищурился на выбирающийся из-за дымящихся развалин города краешек солнца. — А бомбы найдутся? Чем мы их взрывать-то будем?
— Есть маленько. Последнее вам отдадим.
— Ну, раз так, повоюем ишшо. — Он повернулся к Зимовееву. — Пошёл я своих будить?
— Давай поднимай. Остальные сейчас подтянутся.
Валуй неспешно нырнул в низкий лаз.
Тимофей проводил его спину взглядом, осторожно потрогал опухший нос и отправился собирать бойцов.
Глава 27
Эскадра выплыла из дневного знойного морока в полдень. В густой небесной синеве с зелёными прожилками отражающейся азовской волны, над самым окоёмом, поднялись точки далеких мачт. Они росли на глазах, словно стебли пшеницы из пророщенных зёрен, только намного быстрее. В один миг на берегу грянули восторженные крики врагов. Они обнимались и прыгали, позабыв приличия. Верхоконные сипахи и татары размахивали саблями, а кони, растревоженные гамом, толкали мордами краснокафтанников — янычар. Те ругались, но незлобно. Прочая воинская братия отступила подальше от берега, чтобы не толпиться в одном месте. Выхватывая ружья, турки потрясали ими над головами.
В окопах и в стане, растянувшемся вдоль крепости, также радовались разрозненные группки османов. В серо-зелёном месиве яркими вкраплениями мелькали красные пятна кафтанов. Белые, зелёные, чёрные чалмы плавали точками среди воинства — муллы бродили среди гази, прославляя султана, приславшего так нужные армии припасы. Услышав вопли с берега, моряки стоящих на якорях галер тоже замахали руками, приветствуя одноверцев. Валуй, повернувший стекло на одну из групп янычар, усмехнулся:
— Где же ваши высокие шапки, хвалёные непобедимые турецкие воины?
— Быстро спесь сошла, как пена с кваса. — Борзята приложил ладонь козырьком ко лбу. — Приятно посмотреть прямо.
Янычары, и верно, уже не выглядели такими грозными, как ещё месяц назад. Яркие кафтаны покрылись пятнами грязи. У многих на боках свисали лохмы — куски ткани, открывавшие незашитые прорехи. Сквозь них просвечивались серые рубахи. Почти никто не сохранил своих знаменитых высоких шапок. В бесчисленных стычках казаки старались первым делом срубить голову янычара, находя цель по высокому ориентиру с пером или ложкой на лбу. Очень скоро враги, опасаясь за свои жизни, перестали одевать парадные шапки, отправляясь на очередной неудачный штурм.