Азовский

Почему он вечно всего боится, почему он вечно отсиживается на работе, вместо того, чтобы честно вернуться домой и окончательно, правдиво и благородно объясниться с нами со всеми. Почему он совсем не такой, как отцы моих школьных приятелей, почему он такой нелепый, запуганный и жестокий, почему, наконец, я не могу спросить у него обо всем, а он не может дать мне честный и ясный ответ. Я весь задрожал – но не от холода, а от нахлынувшего на меня чувства досады. Мне захотелось, ворвавшись к отцу в кабинет, накричать на него, затопать ногами и потребовать дать окончательный и точный ответ: отец он мне, или все еще скрывающийся от людей беспризорник. Но только я на это решился, как внутри, в кабинете отца, неожиданно зашевелилась его круглая голова, зашевелились мертвые, неподвижно лежавшие руки, и отец, повернувшись всем туловищем, посмотрел через ледяное стекло прямо в мои глаза. О нет, разумеется, он совсем не видел меня, он вообще, мне кажется, никого в этот момент не видел, ибо по щекам у отца текли крупные слезы горькой обиды, а он, словно ребенок, размазывал их кулаком и что-то шепотом сам себе говорил. Это меняло все дело. Это переоценивало и усмиряло все мои попытки добиться наконец хоть какой-то ясности и правоты. Это оставляло меня совсем одного, один на один с бесчисленными ледяными сугробами, ибо ни у кого – даже у родного отца – я не мог выяснить главного: кто я такой, для чего живу в этом мире, и почему он, этот большой, этот прекрасный и чистый мир, до самых последних краев наполнен страхом и горем. Я медленно сполз с подоконника на ледяную застывшую землю, и, низко нагнув голову, побрел по сугробам в сторону дома.

24 декабря 1968 года. Вторник

Будильник показывал десять часов утра, было поздно и необыкновенно тихо, лишь иногда слышался на улице гудок одинокой машины, да в аквариуме били хвостами о воду некормленные с вечера рыбки. Я накрошил им немного сухого корма, хотел было крикнуть Дружка, но сразу вспомнил, что его уже нет, что его зарыли без меня в ледяной промерзшей земле, и что даже не знаю, где находится это место.

Большим усилием воли сдержав набежавшие слезы, я решил, что никогда в жизни не будет у меня такой благородной собаки, бесцельно постоял у окна, и, посмотрев на серый и холодный пейзаж, стел медленно ходить по квартире. Меня охватило странное и непонятное чувство, я ощущал себя словно бы летящим куда-то, я чувствовал, что, несмотря на болезнь и на жар, который пронизывал каждую клеточку моего тела, я стою на пороге каких-то важных решений, каких-то необыкновенных перемен, происходящих и со мной, и с моими родителями, и с моим заснеженным городам, и со всем заснеженным миром. Я чувствовал, как медленно уплываю прочь от всех своих нерешенных проблем, от всех проклятых и непонятных вопросов, решить которые я никогда не сумею. Я чувствовал, что подошел к краю пропасти, и должен броситься в нее с головой, должен сделать решительный шаг в пустоту, должен полететь вниз, навстречу заледенелым камням и холодным ревущим струям воды. Должен потому, что иного выхода у меня не было.