Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма

Как не может он разделять убеждения Бешта о том, что сон является тем путем, через который человек может проникать в потустороннюю реальность, общаться с ее обитателями, и, совершая там те или иные действия, влиять на происходящее в нашем мире. Бешт же, как это следует из целого ряда историй о нем, верил, что может общаться через сон с любым человеком, вмешиваться в его сны и управлять ими. Но ведь и это можно объяснить тем, что его сны были не более, чем отражением его личных фантазий и мировоззрения. Хотя как с этой точки зрения объяснить то, что те, кому он являлся во сне в своих снах, видели тот же сон?!

В то же время ряд писателей-мистиков (и, прежде всего, уже упоминавшийся выше Башевис-Зингер) обращали внимание на определенную схожесть мистических прозрений Бешта и многих хасидских цадиков с аналогичной «ездой в незнаемое» других великих визионеров. Прежде всего, они вспоминали при этом современника Бешта Эмануэля Сведенборга[183] (1688–1772), но при желании такие параллели можно усмотреть и с «Розой мира» Даниила Андреева[184] (1906–1959).

Так, к примеру, и у Сведенборга мы можем найти те же великолепные «дворцы» и «чертоги», о которых говорит Бешт, описывая свои прозрения.

«Я видел на небесах дворцы, которые так великолепны, что превосходят всякое описание; вверху они блестели как бы чистым золотом, а внизу, как бы драгоценными каменьями, — писал Сведенборг. — Эти дворцы были один другого великолепнее, и внутреннее великолепие их не уступало наружному; комнаты были убраны так изящно, что не станет ни слов, ни искусства описать их… Таковы здания строительного искусства на небесах; можно сказать, что там видишь искусство в первообразе своем, и не удивительно, потому, что оно снизошло к людям с небес. Ангелы говорили, что, хотя эти предметы и бесчисленное множество других, еще более совершенных, являются им от Господа, так что они видят их глазами, но что они наслаждаются ими более духом, чем глазами, потому что в каждом из этих предметов они видят соответствие и через соответствие — что-нибудь Божественное»[185].

Так же, как и Бешт, Сведенборг, по его утверждению, общался с душами умерших, и сохранилось немало задокументированных случаев, когда он сообщал их близким сведения, которые не мог знать никто, кроме них и покойника. Так же, как в рассказах о Беште, души умерших у Сведенборга сохраняют черты своего прижизненного внешнего облика, что позволяет их легко опознавать. В то же время, если представление о Б-ге и ангелах у христианина Сведенборга носит антропоморфный характер, то Бешт ни в одном из дошедших до нас рассказов не описывает ангелов и, тем более, не пытается описать Всевышнего.

Разумеется, нельзя не заметить, что характер представлений о духовных мирах и их описание и у Бешта, и у Сведенборга соответствует преставлениям их эпохи, и сегодня часто воспринимаются как примитивные и наивные. Но сам Сведенборг отмечал, что его описания следует преломлять через его субъективные ощущения, и разным людям одно и то же небесное явление может представляться иначе, не меняя при этом своей сути.

Для нас же важно, что такое «визионерство» отнюдь не носило у Бешта характер самоцели. Цели у него были, безусловно, совершенно другие…

Часть третья. Ребе

Глава 1. Хасидизм как учение

А вот теперь, наверное, пришло время сказать, что вся деятельность Бешта как «бааль шема», то есть целителя, чудодея, прорицателя отнюдь не была главным в его жизни. Скорее наоборот: она носила второстепенный характер, была своего рода прислугой, помогавшей привлечь к его учению хасидизма широкие еврейские массы. Главным же было, безусловно, само учение, призванное вывести еврейский народ из того духовного тупика и отчаяния, в котором он оказался; помочь вновь обрести надежду и наполнить каждый день существования еврея высоким смыслом служения Творцу, помощи ближнему и совершенствования себя, а через себя и всего окружающего мира.

Вопрос о том, можно ли говорить, что Бешт оставил после себя сколько-нибудь целостное религиозно-философское учение, довольно долго дискутировался еврейскими философами, но, пожалуй, наиболее четко по этому поводу высказался опять-таки Дубнов в своей «Истории хасидизма»:

«Можно ли говорить об „учении Бешта“ как о чем-то определенном, выработанном, систематическом? Дал ли нам сам Бешт определенную систему своих религиозных взглядов и нововведений? На первый из этих вопросов мы вправе отвечать: да, на второй приходится отвечать: нет. С первого взгляда может казаться, что отрицательный ответ на второй из этих вопросов необходимо уже влечет за собою отрицательное решение и первого; а между тем более внимательное рассмотрение имеющихся данных приводит нас к заключению, что мы вправе говорить о „религиозной системе“ Бешта, несмотря на то, что основатель хасидизма не оставил после себя никакого писанного систематического труда, который ясно формулировал бы все его вероучение»[186].