Бабье лето в декабре

Кто оказался в отпаде, увидев Симу в модном пальто и с модной прической, так это Лидка Панагушина. Она сделала карьеру. В Вахренках теперь торговала пирожками, от вероятной непогоды забралась в ларек. Увидев Симу, обалдело высунулась в амбразуру ларька и заорала на всю улицу:

– Вот это пава! Ну, Сим-Сим, даешь. Неужели Василискин расщедрился?

– Я у него работаю.

– Ну, даешь! И сколько положил?

– Спроси чего-нибудь попроще, – уклончиво ответила Сима, так, как отвечали бизнесмены, если им не хотелось отвечать.

А Валентин, увидев на больничной аллее свою жену в шикарном кожаном пальто, с модной прической, опешил.

– Да ты ли это? – с испугом спросил он. – На какие шиши так расфуфырилась?

– На работу поступила. Виктор Василискин меня в свою фирму взял. Бизнесом занимаюсь, – сказала она.

– Да ты что? Не связывалась бы с этим прохиндеем. Облапошит, – забеспокоился Валентин, – Бабкин дом сжег, чтоб страховку получить. Прохиндей. Я ведь помню, как он в колхозе подворовывал, ничем не брезговал: мешки, мясо, мед – все тащил.

Сима бросилась защищать Василискина.

– Это раньше он был прохиндеем, а теперь коммерсант, новый русский. У меня зарплата такая, сколько председатель колхоза не получал, – похвасталась она.

– А за что? Ты чего делаешь? – зло кинул Валентин. – С ним спишь?

– Чего городишь-то, дурак, – вскипела Сима. – Да я по рекламе занимаюсь.

Что она должна подчистую все выложить: мол, все бывает.

Когда Валентин вернулся домой, поводов для подозрений стало еще больше. Сыну Андрюше накупила Сима курток, кожаную и джинсовую, пальто. У самой появились красивые часики на руке, золотые сережки в ушах, унюхал Валентин тонкие духи.

– Колись, колись, чем зарабатываешь? – наступая на нее, требовал он. Будто осатанел мужик, даже схватил за запястья рук и ну крутить

– Да ты что, фашист что ли? – взмолилась она от боли и злости. – Сама купила, раз тебе не на что.

Чуть до драки у них не дошло.

Правда, потом Валентин извиняться лез, умолял бросить все это предпринимательство у Василискина.

– Давай, корову опять заведем, тихо будем жить. Пенсию мне дадут, под огород побольше земли возьмем, картошки насадим не десять, а пятьдесят соток.

А она была далеко от этих летних забот. Да и что это даст? Покачала головой: нищей я быть не согласна, надоело. Год пожить, да как сыр в масле. Я теперь знаю, как люди деньги делают.

Валентин замкнулся.

Поводов для подозрений было у него много. Холодильник полон продуктов, сама Сима появляется домой поздным поздно и навеселе, а порой и вообще не ночует дома. Ездила-де в другие города закупать товары. Пойди разберись, куда ездила.

Валентин всегда был на славе, всегда кормилец, а теперь стал нахлебником, и от этого его просто корежило.

Конечно без дела он не сидел. Корпел над сломанными часами, резиновые сапоги старухам заливал, рылся в бумагах о целебных источниках. Росла у него к Симе неприязнь.

– Ты как чужая стала, – сказал он с тоской.

– Не городи-ка чего не надо, – оборвала она его, а про себя подумала: «Правда, как чужой он мне». Но что она могла поделать? Нельзя бросить эту богатую, рисковую жизнь, этот достаток.

Как-то Василискин сказал:

– В общем-то дело наше табак. Надо чего-то понадежнее найти, чтоб большой процент шел. Дед мой говорил: мельник спит, а жернова мелют. Вот и мне так надо, чтоб день и ночь мельница молола.

Сима поняла: для того, чтобы «стоять и не падать», нужно закупить Василискину акции меховой фабрики или кабельного завода, где распоряжается всем Самсон Сумкин. А тот Василискина всерьез не принимал и акции не продавал.

Еще два раза они угадывали в ресторан вместе с Сумкиным, плясали. Не пробрало это Самсона. Устроил Василискин встречу с ним в сауне. Сидели в простынях за роскошным столом, как древние римляне, Самсон ее в плечо целовал, всю шею щетиной исколол, а когда плавали в бассейне, тут уж добрался. Обнимал да обнимал.

– Не ищи, все у меня на месте, – отбивалась она.

– Ну, я в полном отпаде, – то ли врал, то ли правду говорил он. Василискин наставлял Симу закинуть словцо на счет акций, но у нее как-то не получалось. Наконец, когда оказались за столом втроем, Витя набрался решимости.

– Ты все ищешь слепого покупателя на гнилой товар. Зачем мне твой леспромхоз, если он в банкротах? – охладил Сумкин Василискина.

– У меня ведь не один леспромхоз, – сказал Василискин.

– Что я-то конкретно с этого буду иметь? – нехотя спросил Самсон, почесывая волосатую грудь.

– Ну «зелень» Много «зелени», – ответил Виктор.

– Ты знаешь, Симочка, как комар писает? – спросил Сумкин, оставив без ответа Витины слова о «зелени»?

– Нет, – удивилась Сима.

– Тонко писает, – сказал Сумкин, – А коммерция еще тоньше, чем струя комара. Коммерция – это способность жить своим умом на чужие деньги. А Василискин грубо работает. Знаете, сколько я теряю?

Они поняли, что Сумкин не согласится продать акции.

А он вдруг сказал так бесстыдно, что Сима даже не поняла, в шутку или всерьез.

– Симочку отдашь, тогда я подумаю.

Сима замерла. Наверное, это была шутка. Не может ведь такого быть, чтобы ее, живую бабу, за какие-то акции продал Витя Сумкину.