Бабье лето в декабре

Сидя в кресле под колпаком, Сима никак не могла обрести обычное и привычное состояние души. Ей казалось, что все это происходит не с ней, и что она вроде не она, а другая женщина, то ли из кино, то ли из какой-то книжки. Простая Сима Банникова из Содома, занятая своими заботами о козах и картошке, больном муже, должна остаться в деревне. А здесь должна сидеть уверенная в себе, с шиком одетая, необыкновенная и конечно надменная дама Серафима Иннокентьевна Банникова. Сима считала, что ей теперь надо быть именно такой. Из зеркала же смотрело растерянное, жалкое деревенское лицо. И никуда это не годилось. Она свела брови, придала взгляду безразличие и вроде получилось то, что надо. Только бы не потерять эту равнодушную гордую осанку. Но Сима все время ловила себя на том, что помимо воли все делает, как обычно: многословно, с заискиванием благодарит парикмахершу, хотя тут все решили Витины деньги. Спохватившись, скупо кивнула и сказала деревянным голосом:

– Вроде сносно получилось.

Перед ресторанскими швейцарами в расшитых галунами пиджаках и фуражках (ну чистые генералы!) тоже хотелось заискивать, самой, без прикосновения их настырных рук снять свое новое пальто, но они угодливо липли к ней, видно, ожидая от Василискина чаевых, и тот небрежно сунул им несколько купюр.

Она смирилась, стараясь делать все так, как делал Василискин. А тот двигался замедленно и весомо, долго причесывал свой «ёжик» у зеркала. А она, стоя рядом, тренировала свою улыбку и взгляд.

Когда двинулись вверх по широкой ковровой лестнице, раздевальщик и швейцар заговорили и зацокали языками. Сима поняла – о ней      .

В ресторане все столики были заняты. Их посадили к какому-то лысому очкастому господину с козлиной бородкой. Он хмуро поднимал рюмку и пил, будто разговаривал с невидимым собеседником. Чокнутый какой-то.

И тут Сима дала волю своим переживаниям.

– Ой, деревенская я тетеря. Зачем ты меня вытащил из Содома? – растерянно оглядывая сверкающий зал, стены с золотой лепниной и хрустальными бра, сказала она.

– Ничего, не робей, – успокоил ее Витя, – Ты тут по баллам выше всех этих драных кошек. – Хошь, вот этого плешивого козла заставлю соль есть?

Серафима прыснула.

– Шутишь?

Когда официант разложил ложки и вилки, поставил хлеб, Витя зачерпнул кончиком чайной ложки мелкой йодированной соли, попробовал и, изобразив недоумение, сказал:

– Надо же, сахар вместо соли стали класть. Видать новая мода.

Симе самой захотелось попробовать и убедиться, соль или сахар? Бородатого очкастого «козла» тоже, видать, подмывало узнать это. Он крепился-крепился, а потом-таки поддел соль, попробовал и недоуменно взглянул на Василискина.

– Что я говорил, – развеселился Витя, нахально глядя на «козла». Сима, прикрываясь многостраничным меню, давилась смехом.

Витя же сразу усек, что «козел» – птица невысокого полета. Готовясь к расчету, тот близоруко звенел монетами. Но старик, подняв взгляд, вдруг улыбнулся.

– С солью-то интересно. Сладок корень познания, – сказал он, потом задержал взгляд на Симе, – Какое вы прелестное существо. Берегите себя. У меня жену тоже Серафимой звали. В прошлом году умерла. А познакомились мы с ней здесь, в ресторане. И я вот пришел сюда, сегодня, день памяти.

Симе вдруг жалко стало этого старика, который пришел с последними рублями, чтоб помянуть жену.

– Дай вам бог здоровья, – сказала она.

– К сожалению, бога нет. Я профессор и я это знаю, – строптиво проговорил старик. – Но это очень жалко. Если бы бог был, жить было бы легче. Правители боялись бы творить беззаконие, а преступники свои злодейства. Но увы, его нет.

Василискину понравилось, что с ними сидит настоящий профессор. Это упускать было нельзя, и он позвал официанта, чтоб тот быстрее принес вина.

– Может, выпьете с нами? – сказал Виктор.

– Не пьют только на небеси, а на святой Руси – все, кому ни поднеси. Выпью, – откликнулся профессор. –Если вы не возражаете, я подниму эту бокал за вашу и за свою Симочку. – Потом он встал и заставил подняться Василискина, сказав забавные слова, – Тосты разные бывают, тосты – дело непростое. Я прошу вас встать, мужчина, и за женщин выпить стоя.

И Василискин поднялся. Ему так понравился этот тост, что тут же стал его записывать. Еще Василискину понравились слова Наполеона, которые профессор успел сказать перед уходом: «Армия баранов во главе со львом сильнее, чем армия львов во главе с бараном».

– Больше смазки получает колесо, которое громче визжит, – вставил свое присловие Витя.

– Расторопная голова, рысистая мысль, – похвалил профессор Василискина и, поклонившись Симе, ушел нетвердой походкой из зала.

Горькая одинокая жизнь угадывалась в согбенной фигуре старика, и Симе было его жалко.