Бабье лето

Когда мы на второй день после нашего отъезда, сделав небольшой крюк, прибыли в Штерненхоф, там собралось уже много людей. Чужие слуги, порою одетые странно, как то всегда кажется, когда собирается много семей, расхаживали вокруг замка и по дороге между хутором и замком. Часть экипажей и лошадей поместили на хуторе. Мы въехали в ворота, и наша коляска остановилась во дворе. Когда мы подъезжали к холму, приближаясь к замку, я успел уже взглянуть на его переднюю стену, где теперь, после отмывки, камни были обнажены, и сразу составил свое мнение. Новый облик замка нравился мне гораздо больше, чем прежний, о котором теперь не хотелось и вспоминать. Мои спутники, когда мы подъезжали, не высказывались, и я тоже, конечно, ничего не говорил. Во дворе появились слуги, чтобы взять нашу кладь и разместить коляску и лошадей. Дворецкий подвел нас к большой лестнице и проводил в гостиную. Это была одна из тех комнат, что тянутся анфиладой и обставлены новой мебелью, изготовленной в Асперхофе. Двери всех этих комнат были отворены. Матильда сидела у стола, а рядом с ней какая-то пожилая женщина. Множество других женщин и девушек, а также пожилых и молодых мужчин сидели кругом в разных местах. На самом незаметном месте сидела Наталия. Матильда и Наталия были одеты, как обычно одеваются женщины и девушки из высших сословий, но я не мог не заметить, что их одежды были сшиты и украшены гораздо проще, чем у других женщин, а сочетались гораздо лучше и выглядели благороднее, чем то обычно бывает. Мне виделся в них дух моего гостеприимца, и при мысли о высших кругах нашего города, в которые я был вхож, мне показалось также, что это как раз тот аристократический костюм, к которому другие стремились. Матильда встала и любезно поклонилась нам. Так же поступили и остальные, и мы тоже поклонились Матильде и остальным. Затем все снова сели, а дворецкий и двое слуг позаботились о том, чтобы усадить нас. Я сел на очень незаметное место. Обычай представлять друг другу гостей, как то почти везде делается, в доме роз и в Штерненхофе соблюдается, по-видимому, не так строго. Я уже не раз наблюдал, что обходились без этого, особенно когда собиралось много людей. В данном случае тоже обошлись без этого. Каждому предоставили самому осведомиться об особе, его интересующей, вернее, предпочли положиться на волю случая, чем при появлении каждого нового гостя повторять ему перечень присутствующих. К тому же большинство здесь, кажется, знали друг друга. Меня, наверное, не принимали в расчет, потому что, когда в Асперхоф приезжали посторонние лица, я никогда не спрашивал, кто они. Густав держался здесь тоже почти как чужой. Очень учтиво поклонившись матери, сделав с нами общий поклон другим и улыбнувшись Наталии, он скромно сел в отдалении и стал внимательно слушать. Мой гостеприимец и Ойстах, как и Роланд, были в общепринятой для визитов одежде, я также. В черных костюмах эти мужчины казались мне более незнакомыми и чуть ли не менее значительными, чем в своем обычном домашнем виде. Мой гостеприимец вскоре уже беседовал с разными гостями. Говорили везде об общих и обыкновенных предметах, и разговоры шли то между отдельными, то между многими лицами. Я говорил мало, и почти исключительно лишь тогда, когда ко мне обращались и о чем-то спрашивали меня. Я смотрел на все сборище, или на кого-то в отдельности, или на Наталию. Роланд подвинул ко мне свой стул и завязал разговор о вещах, обоих нас занимавших. Сделал он это, наверное, потому, что ему было среди людей так же одиноко, как мне.