Бабье царство. Русский парадокс

Екатерина вернулась из Петергофа в столицу. Это был торжественный въезд. И с ней – верная сподвижница Дашкова. На груди подруги – почетнейшая лента высшего женского ордена Империи – Святой Екатерины. Орден только что вручила ей новая повелительница России. Галантный поход окончился триумфально, но…

Но на второй день после победы переворота все стремительно преобразилось.

Екатерина пишет все тому же Понятовскому: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елисаветы Воронцовой, хотя и желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести по причине своего родства [с любовницей Петра. – Э. Р.] и своего девятнадцатилетнего возраста, и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все же ко мне проходило через ее руки, однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями… И. И. Шувалов, самый низкий и самый подлый из людей, говорят, написал, тем не менее, Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина переменила правительство этой Империи; выведите, пожалуйста, из заблуждения этого великого писателя…»

Да, Иван Шувалов – тот самый необыкновенный фаворит Елизаветы – в письме своему постоянному корреспонденту Вольтеру написал о роли в перевороте девятнадцатилетней Дашковой. И образ юной княгини – революционерки, почитательницы философов – очаровал Вольтера и тотчас стал популярным в Европе.

Екатерина банально взревновала. Но это была лишь часть правды. Куда важнее для их отношений оказалась сцена, которую увидела Дашкова уже на второй день после переворота.

«Было очевидно, что он ее любовник»

Эту сцену Дашкова опишет в своих «Записках». Войдя к любимой Императрице в час обеда, она увидела поразившую ее картину. «…я чрезвычайно изумилась, увидев Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване (кажется, он ушиб себе ногу), перед ним лежал огромный пакет бумаг, который он собирался распечатать. Я заметила, что это были государственные акты, сообщенные из Верховного Совета, что мне приводилось часто видеть у моего дяди в царствование Елисаветы. «Что такое с вами?» – спросила я его с улыбкой. «Да вот императрица приказала распечатать это», – отвечал он. «Невозможно, – сказала я, – нельзя раскрывать их до тех пор, пока она не назначит лиц, официально уполномоченных для этого дела, и я уверена, что ни вы, ни я не можем иметь притязания на это право».

На противоположной стороне залы был накрыт стол на три прибора. Вошла Императрица и пригласила подругу к столу. Третье место оказалось для молодого поручика. «Но он не двинулся. Тогда императрица попросила перенести стол к его дивану. Мы сели против молодого человека который продолжал лежать. У него, кажется, болела нога». «Было очевидно, что он ее любовник, и я пришла в отчаяние, что скрыть этого она не сумеет, – писала Дашкова. – На моем лице отразилось неприятное чувство, что не скрылось от Екатерины. «Что с вами? – спросила она. – «Ничего, – отвечала я, – кроме пятнадцати бессонных ночей и необыкновенной усталости».

С этого времени я первый раз убедилась, что между ними была связь. Это предположение… тяготило и оскорбляло мою душу».

Романтика, пылкая любовь к Екатерине (возможно даже, это плотская любовь женщины к женщине, которую та не смела осознать) – все было оскорблено этой банальной страстью к непросвещенному красавчику-гвардейцу.

Но если Дашкова ревновала обожаемую подругу к ее мужчине, то Екатерина ревновала Дашкову к славе… Дружба закончилась.

Ирония истории

Закончилась и революция. Теперь Дашковой предстоит разочаровываться каждый день. Что делать – таков удел всех честных революционеров. Как писал Фридрих Энгельс: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории…».

Екатерина Малая ждала от Екатерины Великой ограничения Самодержавия, о котором мечтали они с ней когда-то. Но если Великой княгине Екатерине можно было об этом мечтать, то Самодержице Екатерине Алексеевне следовало с подобными мечтами бороться…

Так начался конфликт двух гордых Екатерин, который закончится только с их смертью.