Бабье царство. Русский парадокс

Все случилось на седьмой день ее царствования. Из Ропши прискакал князь Федор Барятинский – привез ей письмо главного распорядителя убийства Алексея Орлова: «Матушка Милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором [Барятинским. – Э. Р.], не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни… Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души навек…»

Письмо дошло до нас только в копии. Но именно это письмо Орлова, доказывающее ее непричастность (не приказывала!), она показала подруге (тогда еще подруге) Дашковой.

И как напишет Дашкова в своих «Записках», Екатерина прочла ей «Как ни был очевиден повод к подозрению императрицы, устроившей или только допустившей убийство своего мужа…его опровергает собственноручное письмо Алексея Орлова, писанное им сразу же после злодеяния. Его слог и бессвязность, несмотря на пьяное состояние автора, обнаруживают страх и укоры совести; он умоляет о прощении в раболепных выражениях».

Опровергает ли?

«Государь испустил дух в руках их»

Что же произошло той ночью? Есть много версий. Одну расскажет вскоре в Париже историк, писатель, дипломат, секретарь французского посланника Рюльер. Он приехал в Россию накануне переворота, в 1760 году и пробыл здесь пятнадцать месяцев. Рюльер наблюдал за событиями не только из посольства. Широкий круг его петербургских знакомств позволил ему собирать информацию во дворцах столичных вельмож.

Алексей Орлов, родной брат любовника Екатерины, гигант с жестоким шрамом через всю щеку, два метра росту, поднес вчерашнему Императору бокал с вином и ядом. Несчастный выпил, и пламя тотчас распространилось по его жилам. Все это возбудило в свергнутом Государе подозрение, и он отказался от следующего бокала. Но они употребили насилие, а он против них – оборону. В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его крики, они повергли его на землю и схватили за горло. Но так как защищался он всеми силами, какие придает последнее отчаяние, а они избегали нанести ему раны [ведь надо было потом выставить для прощания его тело. – Э. Р.], они набросили ружейный ремень на шею Императора. Алексей Орлов обоими коленями встал ему на грудь и запер дыхание. Государь испустил дух в руках их.

Екатерина написала Понятовскому официальную версию: «Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. (Попросил он у меня, впрочем, только свою любовницу, собаку, негра и скрипку; но, боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи. [Это неправда – ни негра, ни собаки не послала. – Э. Р.] Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав [перед тем. – Э. Р.] лютеранского священника. [И опять ложь – ни священника, ни докторов в Ропше не было. – Э. Р.] Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [отравы. – Э. Р.]; он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено».

Эту версию она приготовила для Европы и хотела, чтобы ее распространил Понятовский. В России вышел официальный «Скорбный манифест», где было сказано, что Император «обыкновенным и часто случавшимся ему припадком геморроидическим впал в прежесткою колику». И несмотря на «скорое вспоможение врачеванием… к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца… скончался». В Европе манифест стал поводом для насмешек. И когда впоследствии Екатерина пригласила в Петербург Д’Аламбера, знаменитый энциклопедист ехать отказался. И написал Вольтеру: «Я подвержен, к сожалению, геморрою, а в России эта болезнь, судя по всему, смертельна».

«Мужское окончание дамской революции»

Екатерина все понимала. Она сказала подруге Дашковой: «Эта смерть наводит на меня невыразимый ужас; этот удар меня сокрушил». «Да, мадам, смерть слишком скоропостижна для вашей и моей славы», – ответила та. Это постоянное упоминание девчонкой своей роли все больше раздражало Екатерину. Бесило оно и Орловых, которых подруга, ревнуя, открыто третировала.