Бабья доля (сборник)

Стихи! Взволнованные лица.
Стихи! Тревога. Правда. Страсть.
И невозможно потесниться,
и негде яблоку упасть.

И сединою убелённых

собрал солидный первый ряд.
И лица девочек влюблённых —
горячих, чистых и зелёных —
огнем поэзии горят.

Девчонки смотрят вдохновенно

и замирают откровенно,
когда гремит над залом стих!
Потом поэт, сойдя со сцены,
уводит в ночь одну из них.

Они проходят, ночи эти.

За них кому-то быть в ответе.
Но как ты их ни назови —
от них рождаются на свете
стихи и песни о любви!

А на рассвете, в час рассвета,

бледным-бледна, белым-бела,
ко мне пришла жена поэта,
жена товарища пришла.

Бездонной горечью сандала

дохнул китайский веерок —
она вошла и зарыдала,
легко споткнувшись о порог.

И, может быть, немного значит

простая женская беда,
и слёзы женские – вода.
Но человек хороший плачет.
И этот плач не нынче начат —
неслышный, тянется года.

И как назвать мне годы эти,

и возвращенья на рассвете,
и ночи горькие твои?
Но как ты их ни назови —
от них рождаются на свете
стихи и песни о любви!

Ах, горький мёд – любовь поэта!

Роса – краса в лучах рассвета!
Костёр, пылающий для всех!
И это всё —
твоё мученье,
твоё железное терпенье,
твоё великое сраженье,
твоя победа, твой успех.

Я говорила, говорила,

я всё сначала повторила,
волнуясь, голосом звеня.
Я тоже знаю слов немало!
Она меня не понимала.
Она не слушала меня.

Она сидела, всё бледнея,

откинув волосы со лба,
в сто раз печальней, и сильнее,
и неотступней, чем судьба.

И улыбалась – не глазами,

а побежденными слезами,
и, изогнув упрямо бровь,
легко косынку завязала
и чистым голосом сказала:
– Ну, что поделаешь, – любовь…

Она её зовёт любовью,

несёт в душе, не на горбу,
свою – ни девичью, ни вдовью —
неисправимую судьбу!

…Она ушла перед рассветом

встречать, и ждать, и всё – любить.
Ах, если б я была поэтом!
Уж я бы знала, как мне быть.

1963

Витька-Фидель