Бабушка сказала сидеть тихо

Осторожно ручонками ее приподнял, медленно опустил: бам-м – глухо стукнулась та о дверь. Замер Купринька, прислушался: не скрипят ли пружины на кровати бабы Зои, не шаркают ли по полу ноги в поисках тапочек, не раздаются ли шаги по комнате, затем по кухне, не надвигается ли гроза. Нет. Тишина. Крепко спит бабушка Зоя, не слышит ничего. Почти смело скрипнув дверью, выглянул Купринька на улицу. А там, вот беда, ни солнца теплого, солнца яркого, ни буйной зелени. Вместо жужжания привычного со всех сторон (кроме спины) раздается загадочное: «Скр-скр. Скр-скр. Скр-скр. Скр-скр». Словно кто-то цокает языком, упрекая Куприньку за ослушание. Иногда кой-где всполохнется и раздастся: «Уху!» А потом вновь тишина, разрезаемая цыканьем. Но хоть небо оставили? Задрал Купринька голову кверху, а та-а-ам… Все небо в дырочку, божий дуршлаг, а сквозь крохотные точки, коих на небе множество – не перечесть, виден свет. Наверно, это Бог зажег по всему своему дому свечи, не знает, что дом его продырявился со всех-то сторон и что льется божий свет не землю. Красота-то какая! А посреди красоты – тонкая желто-белая полоска, будто кот царапнул полукругом. И тоже светится. Не оторвать глаз от божьего дуршлага. Крошечные огонечки притягивают и не отпускают. Хочется смотреть на них безотрывно. Не моргать. Не дышать. Не упустить ни мгновения. И будто все вокруг тянется к божьим огонькам: травы для них шумят, ветер к ним дует, и песнь скрипучая для них раздается, и ухает тоже для них. И погрузилось все в темноту, чтобы не переманить на себя внимание – оно сейчас только огонькам предназначено, только им одним. А те мерцают загадочно, преисполненные благодарности. Хо-ро-ш-шо. И нет больше мыслей. Никаких. Ни хороших, ни дурных. Все к огонькам улетели. Быть может, Бог эти мысли сейчас читает. Вот, если бы темнота дома была такая же, как эта, – со светящимися по всему потолку дырочками, Купринька тогда не так скучал в ней, любил бы ее, ждал ее наступления с радостью. И как знать, быть может, чуть меньше тянулся бы к свету. Купринька шагнул из Задверья в траву, чтобы лучше видеть божий дуршлаг. А тот, оказывается, во все стороны простерся: от верхушек деревьев с одной стороны и края поля – с другой. Весь-весь в огоньках. Лег Купринька на землю, «скр-скр-скр» стало еще ближе, еще громче, травы склонились к лицу. Благодать. Закинул руки за голову Купринька, ногу на ногу. Лежит. Наслаждается. Мысли Богу посылает. Огоньками любуется. Бабушка Зоя подскочила на кровати с шумным выдохом, словно от кошмарного сна, которого она не помнила.

В доме темно. Мерно тикают часы. Отчего-то нервно. Неужто и вправду кошмар приснился? Но отчего же тогда его не припомнить?

Вслушалась бабушка Зоя: Купринька не хоробродит, умаялся, видать, тоже спит. Надобно перевернуться на другой бок, подушку тоже другой стороной переложить – это чтобы сон дурной ушел, не повторился-не продолжился. Легла баба Зоя лицом к комнате (обычно к стене отворачивается – так покойнее или на спине спит – так привычнее). Легла, а глаз сомкнуть не может, будто бы не слушаются. Какая-то подозрительно непривычная темнота вокруг, чужая. Осторожно, стараясь не скрипеть кроватью, поднялась баб Зоя, ноги свесила с кровати. Встать – не встать? Хочется, но отчего-то очень боязно.

Ладно, можно подняться, воды попить, чтоб успокоиться. И сон дурной окончательно прогнать из постели. Сонная бабушка Зоя прошаркала на кухню, зачерпнула ковшом воду из ведра и тут краем глаза заметила, что входная дверь приоткрыта. Головой тряхнула – а вдруг привиделось, но нет, так и есть – открыта. Где-то с минуту не могла Зоя Ильинична пошевелиться, руки и ноги сковало от ужаса. Хотелось броситься к шкафу, проверить Куприньку, но не получалось. А потом мысли всякие дурные в голову лезут: а вдруг вор, а вдруг убийца, а вдруг Анфиска с Марьей пришли разузнать тайну баб-Зоину? Еле справившись с оцепенением, шагнула Зоя Ильинична за дверь.

Господи! Вторая тоже раскрыта, да еще и настежь! Воры, не иначе!

Стоп. Отчего же тогда в доме тишина? Отчего же до сего момента никто бабу Зою по голове чем тяжелым не огрел? Вышла Зоя Ильинична на улицу, вгляделась во тьму и увидела Куприньку, раскинувшегося на траве. Нога на ногу закинута, болтает правой, паразит. Крикнуть бы ему: «А ну, марш домой!» – да нельзя. Тощие старческие пальцы сжали ночную рубашку, защипнув заодно и кожу. Зубы пришлось сцепить крепко, чтобы не раскричаться: нельзя, соседи услышат. Плечи задергались от нервного напряжения – танец разозленной.

Быстро подойти или подкрасться? Резко схватить или за руку взять и чуть потянуть на себя, мол, пойдем, дорогой мой человек? Если медленно все делать, то и заметить может, и убежать. И все пропало тогда. Если быстро, то разорется еще от страха ли, от нежелания ли уходить. И тоже все пропало. Решила баба Зоя действовать не резко, но и не мешкать особо. Подкралась к Куприньке (он и не заметил), наклонилась, закрыла собой небо, в плечо вцепилась мертвой хваткой и прошипела:

– Домой.