Бабушка сказала сидеть тихо

Вот же ведьма: ходит тут, вынюхивает, словно чует, что есть что скрывать Зое Ильиничне. Мало ли, зачем человек ставни закрыл! Мало ли, когда закрыл! Вот тебе какое дело, а? Мой дом – что хочу, то и делаю! И нечего лезть тут со своим любопытным носом. Идет она, видите ли. Смотрит она, знаете ли. Что, смотреть больше некуда? Но ответила Марье Зоя Ильинична коротко:

– Прихворала малясь.

– Ох, – пыхтела за дверью Марья. – Беда. Так ведь и подумала, так и подумала. Отвори, у меня тут варенье малиновое как раз с собой, будешь пить с ним чай, быстро на ноги встанешь.

Вот ведь пристала, пиявка! Небось и варенья там нет никакого – вынюхать все ей хочется, этой Марье. Первый день, что ли, знакомы?

– У меня и свое есть, – проскрипела баба Зоя.

– Ну… – хотела добавить еще что-то Марья.

Да баба Зоя ее прервала:

– Я лягу пойду. Тяжко. И ты, Марья, ступай, ступай себе.

Глава 11

После смерти Анны в этом доме поселилась скорбь. Тягучая, душащая, глубокая до нехватки воздуха скорбь. И даже в самый солнечный день дом казался мрачным, серым, покрытым густым слоем пыли и паутиной, хотя его убирали с прежней, если не с большей, тщательностью. За окном весело щебетали птицы, смеялись дети, лаяли веселые деревенские псы, а здесь стояла тишина. Такая пронзительная, что можно было услышать дыхание хозяйки, когда та его не задерживала в порыве перестать дышать вовсе.

Перестать дышать – значит перестать жить вместе с Анной. Хозяйка, Елена, мать погибшей, замирала вдруг посреди комнаты или у плиты и не дышала столько, сколько могла. Хотела бы дольше, но всякий раз сдавалась, шумно втягивала этот пустой, горький от печали запах дома и продолжала зачем-то жить. Муж Елены, он же отец Анны, Слава, словно прирос к столу. Зайди в любой день, в любой час или минуту, ты застанешь его сидящим за кухонным столом. Руками оперся о столешницу, врезался в табурет, широко расставив ноги, а голову тяжело опустив в некое пространственное Никуда. Пропади она пропадом, эта голова! Поначалу они многое друг другу сказали. О смерти Анны, избегая разговоров об ее проткнутом багром теле.

Их дочь была красива. Даже в гробу. Даже раздувшаяся от воды, синющая, проткнутая багром. И молода. Господи! как же еще она была молода!

Перебрали тысячи причин ее смерти и успокоились лишь тогда, когда признали ее случайной. Все остальное – самоубийство, насильственность – не укладывалось в их головах. Анна не могла так поступить с ними: взять и уйти. Никто другой не мог так поступить с ними – взять и забрать у них Анну.

Отмели. Открестились. Приняли случайность, только ее и смогли принять. Они прошли этот долгий мучительный путь воспоминаний о дочери с самого начала, с самого ее зачатия: детство, взросление, смерть.

Вспомнили каждую мелочь. То, как Анна впервые пошла и тут же упала. Растянулась на полу и заревела. Ревела ли она, когда так же шла и упала в злосчастный пруд? Утешил ли ее кто, как тогда, в детстве, отец, взяв свою крошку на руки и крепко прижав к широкой груди?

Вспомнили первый класс, первую двойку, первую Аннину любовь – прыщавого тощего Витьку, ненавистного отцу. Вспомнили первый побег из дома, отхлестанную ремнем задницу, выкрикнутые слова ненависти и последовавшие за ними слезы искупления. Первый отъезд из дома, мучительные ожидания вестей, писем, звонков, приездов в гости. Возвращение в родные пенаты с опущенной от стыда головой, и утешение – мы всегда тебя любим, мы всегда тебя ждем, оставайся с нами навсегда. Дошли до смерти и замолкли. О чем теперь говорить друг с другом? Чему радоваться? Ради чего жить? Есть что-то неправильное в том, что дети умирают раньше родителей. Что-то несправедливое. Словно мир на миг сломался и все пошло кувырком: родители начали хоронить своих детей, а не наоборот. И в эту петлю случайным образом попали Елена со Славой. Попали, оставили в петле свою дочь, жертву поломки мира, а после вернулись к прежней жизни. Только уже без Анны. Мир бросил их, сказав: «Теперь пробуйте вот так». А пробовать совсем не хочется. Елена, скользя по дому, боясь нарушить установившуюся тишину, несколько раз подходила к комнате Анны, открывала дверь, но так и не решилась переступить порог.