Читаем Бабушкино море полностью

Бабушкино море

Ей теперь уже не кажется, что это выкрикнули разные голоса. Все руки, сколько их есть на лодках, движутся одновременно. Все голоса, слившись в длинный, протяжный и слитный голос, разом кричат: «У-уф!»

Люди в лодках приподнимают в последний раз почти опустевшую сеть.

На дне сети полощется рыба.

Сеть подкидывают, и остаток рыбы плюхается на дно лодок.

Рыбаки забрасывают обратно в море пустую сеть. Края у неё обвешаны мелкими камешками.

Сеть уходит глубоко под воду, взметнув над собой хоровод фонтанчиков.

И опять видно только, как плавают меж четырёх столбов четыре каната.

Лодки движутся к берегу. Дед Василий глядит им вслед.

— Эх, и везёт сущёвским! — говорит он вздохнув. — Улов-то какой! Видать, сплошняком судак… Первый в путину котёл выбрали.

Подумав, он печально насаживает на крючья, подвешенные к канату, несколько мелких рыбёшек из ведёрка с надписью «Колхоз «Завет Ильича» и садится на вёсла. Лодка движется к берегу. Вот уже виден мысок, поросший травою и камышом.

И берег виден. Мелькает издалека длинный стан посредине берега. Вот плита… Кухарка…

— Изъясниться, чтой ли, с Сущёвой? — глядя на Лялю, задумчиво говорит старик.

— Чего ж не поговорить! — соглашается Степанёк.

Дед Василий задумывается. Он думает долго. Никто не знает, что́ он надумал. Но поздно вечером, перед самым отъездом бабушки, когда бабушка сидит рядом с Лялей на остывшем уже песке, он подходит и говорит:

— Так я того, Варвара Степановна…

— Что? Надоело небось, куманёк, сидеть на крючьях на самоловных? — прищурившись, говорит бабушка.

— Да как тебе это получше выразить, Варвара Степановна… Выразить не могу, — отвечает старик. — Оно не то чтобы надоело…

— Ладно, садись, — говорит бабушка. — Может, эдак будет спорней.

Старичок закуривает.

— Оно, конечно, крючок от крючка рознится, — присев рядом с бабушкой, говорит старик. — Уж кому-кому бы знать про крючок, как не старому человеку. Нынче-то у молодёжи повадка совсем другая. Не умеют крючок наставить. Разучились крючок точить…

— Да ты прямёхонько, — говорит бабушка. — Не толкуй мне об молодёжи. Пришёл об себе говорить, за себя же и говори.

— Оно, конечно, способ старинный, как говорится — изжитая метода, — вздыхает старик. — Сортность рыбы спадает до классу второго. Тут не об чем толковать. Но зачем прохватывать на собрании… Всякий знает, что нынче-то на самоловных рыбалит только Василий Войтенко — мы, стало быть… Так в разум взять не могу, кума, зачем тебе было меня на миру перед всем народом поганить. Стар стал, мать! Опоздала учить.

— Видать, охота тебе переброситься на невода под старость? — искоса поглядев на него, говорит бабушка.

— Отчего ж! — обрадовавшись, отвечает старик. — Могу уважить. Переброшусь на невода. Чего ж!

— Спасибо, кум, — говорит бабушка. — Даю большое спасибо за уважение.

Оба молчат.

И вдруг бабушка, подтолкнув старичка под локоть и вытерев губы платочком, показывает ему глазами на того самого парня, которого обозвала вчера на лове «танцем-баланцем».

— Хорошего внучка подрастил, куманёк, — говорит бабушка. — Грех роптать. Худого слова не скажешь. В звеньевые думаем выдвинуть. Знаешь, в ту бригаду — в молодёжную. Ну, что скажешь? Рад?

— Спорый рыбак, ничего себе, — отвечает старик. — Можно, конечно, и в звеньевые.

— Отча-ли-ваем, Варвара Степановна! — кричат бабушке с берега.

— Давно пора! — говорит бабушка.

Попрощавшись с кухаркой и старичком, она торопится к лодке.

За ней вприпрыжку семенит Ляля.

Лодка отчаливает от берега.

На берегу, провожая Лялю и бабушку, стоят кухарка, дед Василий и Степанёк.

— Так ты того, наезжай! — говорит кухарка.

— Бывай здорова, Матрёна! — отвечает бабушка.

— На-езжай! — повторяет кухарка и машет рукой.

— За-еду!.. — говорит бабушка. — Знаешь сама-а-а, все звенья по косам-то пораскиданы. Пробные ловы-ы… Послезавтра на Есенскую надобна-а-а-а…

Кухарка ещё что-то говорит, но уже не слышно что. Одно только слово ещё долетает до лодки: