Багдад до востребования

Пошевелив подувявшими извилинами, Талызин смекнул, что наблюдатель, скорее всего, командир летучего подразделения. Бодрствует, причем не от бессонницы, а несет вахту, охраняя не столько сон, сколько безопасность коллектива – без всякой оглядки на экстерриториальность полета на десятикилометровой высоте. «Высшая лига, ничего не скажешь», – возвращаясь в привычную позицию, заключил Талызин. Дразнимый интригой, он спустя полчаса вновь обернулся, обнаружив нового часового с прежним, казалось, поставленным инструктором взглядом – бесстрастного, но неумолимого считывания кадра.

В какой-то момент Семен Петрович задумался: он оприходовал одну порцию «Пшеничной» или две? То есть, принесла ли стюардесса обещанную добавку? Если даже нет, то откуда нехарактерное для совковой обслуги радушие, да еще в столь щепетильном, чреватом осложнениями деле? Ответа между тем не нашел, ощутив на смыкающихся веках две известного церемониала монеты. Последнее, о чем Талызин подумал, уже несясь кувырком в царство Морфея: хорошо бы зависнуть в этом гудящем дирижабле, пока иракский нарыв не рассосется или лопнет.

Талызин проснулся, не разбирая, где он. «Что за странный автобус?» – наконец, слепилось из обрывков сна и шлаков перебора. Но увидев поодаль чем-то знакомую девушке в форме, Семен Петрович задышал ровнее. Среди своих, слава богу…

Впрямь человек без коллектива – тварь затурканная, а бражник, в загуле, тем более…

Чуть позже, встревоженный гулом двигателей, Семен Петрович стал мотать головой, натыкаясь на тьму за округлившимися почему-то окнами. И никак не мог восстановить событийно-координатную ось. В итоге переключился на самого себя: обследовал физическую комплектность членов, хоть и поверхностно.

– Вам чай или кофе? – прозвучало над ухом. На тот момент, согнувшись в три погибели, Семен Петрович рассматривал валяющиеся под соседним креслом ботинки. Будто бы свои… На звук распрямился, чуть задев головой откидной столик. Стакан покатился, но на канте замер.

Тут к нему память вернулась, обнажив, помимо подлого зигзага судьбы, ощущения мерзкого похмелья.

– Мне бы… – проблеял он стоящей у кресла бортпроводнице.

– Так чай или… – уточнила «своя», обрывом фразы о чем-то намекая.

Талызин часто, угодливо закивал.

– Что именно? – Стюардесса с опаской обернулась.

– Как прошлый раз… – Семен Петрович стыдливо потупился.

– Вы в своем уме?! – вспылила голубая принцесса. – Все проспали-пропили?! Коммунизма-то нет, раствора не хватило…

Талызин отстранился, должно быть, опасаясь пощечины, а может, оргвыводов за пропитое им общество благоденствия.

– Но… по прейскуранту бара, так и быть… – Стюардесса выжидающе смотрела на босого пассажира, кокетливо постукивая пальцами по обшивке кресла.

Семен Петрович задумался, силясь представить, как фужер из Шереметьевского бара перекочует на борт самолета в часе лета от цели. То, что на международных рейсах продают величаемое «баром» спиртное, он не знал.

– Так будете? – шепотом спросила «барменша», казалось, причащая к бортовой тайне.

Семен Петрович воровато кивнул, мигать не переставая.

– Пятьдесят долларов, – выдала счет королева момента.

Ощутив острую нехватку воздуха, Талызин вытаращился. Между тем вспыхнувшее чувство протеста – отнюдь не главный признак его состояния. По большей части, Талызин вел подсчеты: конвертировал командировочные, пять двадцаток «Дама с буклями», в долларовый эквивалент, а отталкиваясь от курса черного рынка, пятьдесят долларов – в рубли. Выходило, что «порция» съест треть командировочных или три его месячные зарплаты в «мавзолейных», как кто-то из его знакомых недавно пошутил. В эпицентре же, где пихаясь, а где, исподтишка гвоздя локтями, крепнул синдром снять «порчу».

В конце концов мешанина свалялась в ком безрассудной жажды – немедленной, хоть из клюва журавля дозы.

– Несите, только у меня фунты… – процедил сквозь зубы Талызин, обреченно опуская голову.

– Лишь бы настоящие… – ответствовала «угонщица» командирочных и скрылась.

Доза отдавала еще большей конспирацией и загадкой, чем переговоры о ней – завернутая в арабскую газету бутылка. Между тем сдача с двух двадцаток – в тех же фунтах и, навскидку, точная. Сняв обертку, Талызин опешил: непочатая «Пшеничная»! С чего бы это? Ведь подразумевалось сто грамм!

Здесь его осенило, что ситуация для обслуги, должно быть, трафаретная. Похоже, в последнее время не он один поднимался на борт «Москва-Багдад» на бровях, что не диво. Еще неделя и Ирак разворотит тайфун войны. Запрещающий же алкоголь ислам не сулит даже оттянуться напоследок. Так что кто идет в разнос перед судилищем, как он, а кто запасается «анальгетиком» впрок. Чем ползучий частный сектор и воспользовался, сплавляя – он нисколько не сомневался – контрабандную «Пшеничную» по пятикратному тарифу советской «валютки». «Пробниками» же жертвуют, дабы спровоцировать или разжечь аппетит.