Багдад до востребования

Но тут всплыли в памяти документальные кадры, запечатлевшие речь Сталина от 3-го июля сорок первого года – первое публичное выступление вождя после десятидневного затворничества: в коротком отрывке Сталин дважды жадно пил воду. Выглядел пусть не потерянным, но без присущего ему, судя по иным кинолентам, холодного апломба небожителя.

Чуть позже пришел на ум широко известный, подтвержденный многими источниками факт: откровенно глумясь, Сталин спаивал без разбору всех членов политбюро. Не подвергалась историками сомнению и его репутация «совы», державшей высший эшелон управленцев на привязи до позднего вечера, при этом дрыхнувшей почти до обеда. Да и сын Василий, своим трагическим финалом, весьма похоже, иллюстрация того, что «отец за сына, да, отвечает…»

Дело здесь не в особой внутренней организации Сталина, а в панической боязни ночи, матери всех заговоров и покушений, подумал Семен Петрович. Оттого, одержимый манией преследования, диктатор призывал в ночные церберы бутылку – самый недолговечный, зато вмиг снимающий стрессы компаньон. Кому-кому, а Талызину симптоматика питейной зависимости была известна.

Подводя в своих розмыслах черту, Талызин озадачился: «Все-таки насколько уместна фантазия, меня посетившая? Ведь и правда многое сходится…» Ответа он так и не нашел, но ему страстно хотелось в свою гипотезу верить. Где себе в оправдание, а где – во власти озарения, казалось ему, напрашивавшегося давным-давно.

Так или иначе без ухода в загул, пусть на день-два, не обошлось, заключил он, пристегиваясь. Тем временем экипаж «Москва-Багдад» штатно заходил на посадку, не подозревая, сколько «мин и фугасов» припрятано в их, на первый взгляд, сугубо гражданском порожняке.

Глава 17

11 января 1991 г. 07.00 Аэропорт «Саддам Хусейн», Багдад

Проснувшись, Семен Петрович уже не выискивал дорожные указатели, как шесть часов назад, приняв на десятикилометровой высоте лайнер за автобус. Он – в камере багдадского аэропорта, а сидящий напротив сосед – попутчик из рейса «Москва-Багдад», принятый им вчера за командира группы.

Впрочем, Бахус и не попутал: переговоры с пограничниками от лица команды вел именно он. Единственное, что не складывалось, – это, куда делась сама команда. Между тем ломать голову Талызин не стал, посчитав, что рассредоточившие их «тургруппу» автоматчики, скорее всего, развели десятку молодцев по камерам. Начали же, понятное дело, с командного звена.

Как в «комиссары» произвели его самого, подселив к старшому спецназовцев, Талызин поначалу не понимал, вопрошающе поглядывая на попутчика в квадрате – столь же безъязыкого, как и на борту. Но, найдя объединяющий их признак – зрелый возраст, преспокойно завалился спать. Срослось, можно и на боковую…

Семен Петрович тер глаза, подумывая, чем бы себя занять. В роли потенциального собеседника, сокамерника он не видел: тот глядел куда угодно, только не в его сторону – будто раскачивалась табличка «Не кантовать». Да и общаться проснувшемуся, в общем-то, не хотелось, зато куда больше – промочить горло, ссохшееся, точно глина, как, впрочем, и само тело.

По пути к умывальнику ему с сожалением вспомнилась оставленная в самолете «Пшеничная». Но не как упущенный шанс «поправиться», а тем, что не успел спустить остатки в унитаз – назло стюардессе с повадками барыги. Когда же, по приземлении, решился, туалеты были заперты.

Выдудив две кружки, Талызин умылся, после чего раздумывал, какую бы еще физиотерапию предпринять – башка и тело, будто позаимствованы, с чужого плеча, натирая осиротевшую душонку. Тут, подавшись вперед, он вновь открыл кран и, не долго думая, подставил под струю воды голову. Охнул, будто от удовольствия, пофыркал, и тщательно протер волосы годящимся скорее для ног, чем для лица полотенцем. Закрепил встряску очередной кружкой безвкусной воды, напомнившей о годичной давности командировке. Потопал обратно.

– Полегчало, уважаемый? – встретил мокроголового вопрос.

Будто от холода, Талызин передернул плечами.

– Я бы поостерегся, сыро здесь… – призвал выбираться на сушу из запоя сокамерник.

– Как-то все равно – с кашлем или без… – клонил куда-то фаталист- естествоиспытатель.

Попутчик в квадрате, пропустив аллегорию мимо ушей, преспокойно встал и двинулся в санузел. Вернувшись c сухим полотенцем в руках, предложил:

– Давайте чалму вам сооружу. И шапку поверху. Застудитесь иначе.

– Отстаньте! – зло отмахнулся Талызин. – Лезете чего? Надеетесь отсюда выбраться? Я, представьте себе, нет!

Увещеватель резко шагнул навстречу и, к изумлению Семен Петровича, присел на краешке нар. От контраста между агрессивным сближением и мягкой, лишенной угрозы посадкой Талызин часто замигал, не зная, отскочить ему в сторону или же остаться на лежаке.

– Не дергайтесь. Добра ведь вам желаю. – Увещеватель поманил к себе большим пальцем.

Талызин после недолгого замешательства придвинулся, уловив интуитивно, что, кроме профилактики, подразумевается нечто другое.