Багдад до востребования

Семен Петрович соскочил на бетонный пол, высматривая куда-то девшиеся ботинки. Сообразив, что обувь, скорее всего, под нарами, согнулся. Нашел.

Тут всплеск активности увял, натолкнувшись на занятную дилемму: обуться или пристроить упавшее на пол полотенце? Выбор пал на казенный артикул, ежась от прожигающего сквозь носки холода, Талызин потопал с ним в санузел. Вернувшись, обулся, перебросил через руку пальто, подхватил свободной рукой шапку и… задумался.

– Ты что, обделался?! – заорал охранник, переступая порог камеры.

Талызин хоть и слов не разобрал, но окрик говорил сам за себя. Попятился спиной к двери, натужно соображая, не оставлены ли «хвосты». Наконец вспомнил: надо попрощаться… Открыл было рот для «пока», когда увидел сжатый в знак солидарности кулак. Губы сокамерника экспрессивно задвигались, артикулируя нечто без звука, но что именно – он не разобрал. Выходя, Талызин помахал «Коле» рукой.

– Вперед! – скомандовал конвоир, закрывая камеру. Здесь Талызин ощутил наконец, что цикл ожидания и всякого рода оттяжки позади, и момент истины, как всегда неумолимый, вот-вот навалится всей своей массой, пышущей злорадством и изначально не просчитываемой. Именно в ближайшие минуты свершится восхождение на Голгофу, которое в глубине души рассчитывал миновать. Но струхнуть по-настоящему он не успел – охранник то и дело задавал направление и ритм движения, подвигая к собранности.

Вскоре они уперлись в решетчатую дверь и постового, охраняющего вход в тюремный отсек. Дневальный обменялся с конвоиром парой фраз и, погремев ключами, выпустил тандем наружу.

Минув еще один коридор, на сей раз неохраняемый, Талызин оказался в зале погранконтроля, в отличие от ночного визита, совершенно пустом. Ни пограничников, ни вояк, ни уборщицы. «Все-таки, что напутствие собрата по несчастью значило?» – озадачился Семен Петрович, вспомнив, что сокамерник в момент ареста команде нечто артикулировал. Воспроизвел в памяти недавнюю мимику «Коли» и наконец скорее догадался, нежели постиг: «Кто я, ты не знаешь». Что навело на догадку, он не уловил, зато тотчас в нее уверовал. Собственно, так и есть, напоминал зачем?..

Вновь коридор, на сей раз совершенно безобидный – обычные офисные двери. И такая же, как и в секторе границы, тишина, будто не аэропорт, а заброшенное кладбище. Неужели персонал за ненадобностью эвакуирован? Выходит, Шахар не врал, утверждая, что «Аэрофлот» – последний воздушный мост Ирака. Только чему радоваться? Крышка-то котла захлопнулась.

Коридор заканчивался – в десяти метрах глухая стена. При этом конвоир молчит, будто в сомнениях, в то ли крыло попал. Между тем перед двумя последними офисами Талызин остановился. Обернувшись, запечатлел неожиданную, постигшую конвойного метаморфозу: робкие кивки головой в сторону последней справа двери. Вот те раз! Что с ним? Спесь подевалась куда?

Семен Петрович взялся за ручку, но нажать не решился и руку убрал. Как без стука? Робко взглянул, казалось уже, на попутчика, точно испрашивая согласия, а может, совета. Тот протянул руку и тихонько постучал. Услышав «Входите», осторожно приоткрыл дверь, просовывая в зазор голову.

Как он прошел в комнату и был усажен, Талызин не помнил, поскольку буквально с порога его подхватил водоворот противоречивых, парадоксально сплотившихся ощущений: прилив надежды, брызнувший снопом искр, ужасающее, грозящее разоблачением открытие и затесавшийся промеж двух антагонизмов позыв свою одиссею прожить. Нет, не пересилить Голгофу, а именно прожить, смакуя, словно мазохист, интригу, какие бы мучения та не принесла.

В комнате двое: полковник, инициатор ночной облавы и, во что с трудом верилось, завотделом энергетики Минпрома Ирака, знакомый по прошлой командировке. Значит, нужен им! Да еще как, коль столь важный чин собственной персоной! Так что молчок иракского Минпрома на телекс ГКЭС, впрямь, следствие неразберихи!